Александр Сокуров

1. Агрессивное кино страшнее любого оружия, поскольку давление визуальной агрессии приводит к внутреннему распаду личности, сразу не видимому.
   
   Кино опаснее ядерного взрыва. Последствия взрыва можно преодолеть, а последствия внутреннего распада, разрушения под влиянием агрессивного визуального товара российского кино и телевидения - нет.
   
   Разрушение личности необратимо. Некому будет жизнь на развалинах восстанавливать. Кино технологично - и тем губительно, опасно.
2. В идеале кино - гуманитарное явление. Игра с этой гуманитарностью, ее забвение чреваты непоправимыми последствиями для граждан России.
3. Кино "проверяется" только литературой, живописью, классической музыкой. Потому, что ничто, что сделано камерой, не сравнимо с Рембрантом или Эль Греко, с Серовым или Тропининым, с Достоевским или Манном. Все - от них.
4. Эрмитаж - это единственное место в России, где я чувствую себя гражданином России. Здесь вся наша история и весь мир... Без Эрмитажа я, наверное, и в Петербурге бы не прижился.
5. Уход Тарковкого - на сегодняшний день самая большая моя жизненная потеря. То, что его так рано забрали в другой мир - ошибка небес. Он никак не верил, что его так скоро заберут туда... Андрей Арсеньевич говорил: "Не может быть, они что-то перепутали... Я нужен еще здесь..."
   
   Он учил меня, что нужно признать свои достоинства, знать - внутри самого себя - кто ты есть. "Я же знаю, кто я такой! И вы должны понимать свою исключительность", - говорил он.
6. Я из своей жизни сотворил полет. Жесткий. Стремительный. И пролетали месяцы и годы. Потому, наверное, и личная жизнь сложилась так... Я не могу объяснить, почему время прошло так быстро.
   
   Я ничего вокруг не видел, я занимался только постижением профессии, изучением искусства. Я считал, что так нужно, что я должен.
   
   Мои ровесники слушали "Битлз", а я постигал Моцарта, Бриттена и Рахманинова... Ходил в филармонию и был пронзен, потрясен этим открытием - классической музыкой.
   
   Я создан по образу и подобию добрых людей, помогавших мне и любивших меня. И если что не так - это я виноват.
7. Я снял более пятидесяти фильмов, и мне не стыдно ни за один из них. Я горжусь этим. Я не уступал цензуре, не хитрил с ней - я просто не желал иметь с ней ничего общего. И учил себя говорить с ней на ее языке, спасая созданный фильм, уводя цензурное око от созданного произведения в сторону.
8. Мы снимаем по фильму в год. Я не могу не снимать, огромное количество замыслов...
   
   Слава Богу, моя группа соглашается со мной работать даже при мизерном бюджете.
9. У меня нет никаких счетов к советской власти. Она стремилась заставить меня делать то, что ей было нужно, я делал, что я хотел. Только то, что я хотел. Так что у нас счет ноль-ноль.
   
   PS. Кажется, что Сокуров скромничает.
10. Есть ли я, будет понятно позже, потом, годы спустя. Многие годы. И Бог нам всем в помощь.
    
    P.S. И в предыдущем фильме о Гитлере, и в картине о Ленине он не дистанцируется целиком и полностью от своих персонажей. Их драма для него - воплощение универсальной исторической драмы; их вина - выражение коллективной вины человечества, дерзнувшего покорить мир; их мука - частное проявление общей трагедии падшего человека. Именно к нему Сокуров призывает нас проникнуться горестным и печальным сочувствием.
    
    "Русский ковчег" безусловно восторгает своей грандиозностью: даже непонятно, как удалось организовать и вымуштровать гигантскую массовку, спланировать сложнейшее движение камеры.
    
    
    Газета "Известия", 28.11.2002
    
    
    P.P.S. А свою сестру он называет сестренкой!
    
    Эрмитаж представляется мне «Вавилонской башней», возвышающейся над кошмаром так называемой массовой культуры. Это сила, которая проникает в людей и влияет на них более губительно, быть может, чем тотальный режим. Я имею ввиду те качественные изменения, которые происходят в людях за счет разлагающего влияния огромного количества дешевеньких развлекалищ. Они только отвлекают от главного — размышлений и осознания самих себя.
    
    Народ у нас спящий. Общество абсолютно инертно.
    
    При советской власти была честная, тяжелая, смертельно опасная борьба. Теперь — возня и нет ощущения необратимости перемен.
    Газета «Известия», 7.04.2004
11. Ни одна моя картина не сделана даже на половину необходимых в обычном понимании средств. Можно себе представить какой концентрации усилий это потребовало.
12. Возможно ли в наше время существования искусства без связи с массовым потреблением?
    
    Возможно. Оно зависит от масштаба дарования в первую очередь. В остальном — независимость, твоя личная последовательность и сосредоточенность.
13. Только человек, осознавший себя частью цепи, может создать что-то новое, потому что в искусство уже совершилось.
    
    Вот я сижу дома. у меня за спиной книги, и передо мной книги. Как только я поднимаю глаза, так лучше опускать сразу. Там Гоголь, Достоевский, Фолкнер, Манн… И что мне, маленькому . человеку, делать в этом пространстве. Только быть в этой цепи, не выпасть из этого всего.
14. Если дело ведет человека, оно проведет через все.
15. Ты много достиг вопреки всякого рода тяжестям и «черной» жизни, много раз самого себя победил.
    
    Если ты думаешь, что всегда тебе помогал Господь Бог, то, я думаю, ты ошибаешься. Он тебе поможет, только если увидит в тебе особое старание, условно говоря, а вообще подтолкнет тебя к еще большему усердию, и, в конце концов, опять же ты собственными усилиями все и сделаешь.
16. Сокуров — поразительный пример самодисциплины, самовоспитания, самообразования, живой укор всем расхлябанным, самодовольным, ленивым современникам, почему-то убежденным, что они «и так хороши».
    
    При виде Сокурова хочется немедленно вытрясти из жизни все лишнее и начать какой-нибудь каторжный труд в его духе.
    Т. Москвина
17. У людей трагическая первооснова существования. Историческая коллизия сложнее способностей и возможностей одного человека, даже самого талантливого.
    
    Для меня всегда было важно, как человек переживает трудное время. Все определяет стихия человеческого характера. Нет никакой закономерности, никакой науки вокруг власти, есть только стихия воли, стихия характера.
    
    Создают ли трудности человека? Это не совсем так. Человеку достаточно душевных мук, а внешние трудности чаще не закаляют, а унижают.
    
    Опыт мужества должен быть, но это не опыт унижения. Унижения могут превратить жизнь в бессмысленную, животную.
18. Я рано понял, что все, что со мной происходит, происходит естественно. В советский период я хотел делать только то, что хочу, и государство наказывало меня за желание быть свободным.
    
    И сейчас мне не хватает свободы, но внутренней. Мы многое делаем впервые. Поэтому чувство свободы души крайне необходимо
19. Тарковский мог себя защитить. Он был человеком сильным, жестким. Он единственный человек в моей жизни, который не только знал себе цену, но и спокойно говорил о своем исключительном даре.
    
    Когда я от него это услышал в первый раз, мне стало страшно, мне казалось, что это большой грех. Но, наверное, это помогало ему защититься от суетных поступков, дистанцироваться от идиотов.