Хочу вернуться к нерешенному историей вопросу о том, кто изобрел радио — наш соотечественник Александр Степанович Попов или итальянец Маркони? Мы мало что знаем о Маркони. Зато много — о Попове. ЛЭТИ стоит на улице профессора Попова. Он был первым выборным директором института. Музеем А.С. Попова заведовала его собственная внучка. Так что поставленный вопрос давно решен. Понятно? Запомните: изобретателем радио был Александр Степанович Маркони.
Когда Слава Мараховский, весивший около 90 килограммов, получил ученое звание доцента, я немедленно окрестил его доцентнером.
На кафедре математического обеспечения ЭВМ ЛЭТИ, где мы работали, меня назначили куратором группы, а Илью Александровича Назарова — помощником куратора от кафедры математики. Узнав об этом, я обозвал Илью прокуратором.
Году в 1986 я получил приглашение на двухнедельную поездку в Чехословакию, точнее в Словакию, где в Братиславе была создана и работала Лаборатория искусственного интеллекта. В этой лаборатории работали и побывали многие мои друзья и знакомые из союза. Приглашение, инициированное конечно Димой Поспеловым, пришло по линии Академии наук. В это время я служил в ЛЭТИ, и после многочисленных хлопот я поехал на прием к начальнику Управления внешних сношений Минвуза СССР. Меня всегда удивляло, почему в названиях официальных учреждений фигурируют двусмысленные слова, но это было достаточно привычно. Рядом с моей школой на улице Герцена находился Дом культуры связи, который впоследствии был переименован в Дом культуры работников связи, несколько сузив сферу потенциального обслуживания.
В день приезда в Москве стояла душная 30-градусная жара, и, входя в здание Министерства, я стащил с шеи галстук, армонировавший с моим единственным синим костюмом. Эта была трагическая ошибка. Я не увидел в коридорах власти ни одного сотрудника или посетителя без галстука. Но было уже поздно.
Я нашел общий язык с секретаршей начальника, молодой привлекательной особой, знакомство с которой перешло формальный барьер, когда я сбегал в буфет за шоколадкой. Девушка была приятно удивлена, когда я быстро отстучал на пишущей машинке какой-то недостающий документ, и доверительно посоветовала мне не использовать во время приема слова «бумажка», которое Начальник ненавидит. Оказавшись в кабинете, я был поражен его техническим оснащением и внешним видом Начальника, одетого несомненно от Зайцева. Укоризненно убедившись в отсутствии галстука на моей шее, Начальник избежал формального протокола и поинтересовался, как прошли только что завершившиеся праздники по случаю 100-летия ЛЭТИ. Я ему все весьма подробно описал, при этом потерял чувство бдительности, нарушив наставление Юлиуса Фучика. На вопрос, по какому делу я, собственно, приехал, я протянул ему письмо и беспечно попросил: «Пожалуйста, подпишите эту бумажку».
Начальник грозно приподнялся из своего кресла, лицо его приобрело багровый оттенок, и он стальным голосом провозгласил: «Это не бумажка. Это документ!».
Я понял, что все пропало. Кровь отлила с моего лица, и противный холодок медленно опускался, пока не достиг некого критического места. Тут я нашелся, встал со стула, приблизил свое растерянное лицо к грозной тыкве Начальника и драматическим шепотом ответил: «Нет, Вы ошибаетесь. Это ни что иное, как бумажка. Вот когда Вы ее подпишите, это будет документ».
Начальник сначала слегка опешил, но собравшись, улыбнулся и подписал письмо.
Я думаю, что этот случай достоин занесения в личное дело Карнеги.
Следующей инстанцией был вице-президент Академии наук СССР академик Кириллин.
С большим трудом я прорвался в его канцелярию. Прошу прощения за многочисленные лирические отступления, но, насколько мне известно, они являются необходимой деталью истинной литературы, и я не могу без них обойтись из-за своих амбиций. Я и так совершенно отказался от использования метафор и гипербол. Так вот. В отличие от очень секретных НИИ, где на вахте стояли местного пошиба вохровцы, в Президиуме предписанные функции несли милиционеры в форме. Мне рассказывали, что в конце 30-х годов в структуре Президиума был создан отдел, занятый рассмотрением проектов вечных двигателей и доказательств теоремы Ферма. Отдел состоял из начальника, в обязанности которого входило отвечать на письма со ссылкой на соответствующее обидное для них Постановление Академии наук, и секретарши, охраняющей покой начальника. К несчастью, она не состояла членом Осовиахима, и поэтому не сумела сдержать истерически настроенного автора вечного двигателя, которому удалось прорваться в кабинет начальника. Визит занял не более минуты. Посетитель вышел и положил на стол секретарши голову начальника. Секретарша даже не услышала поросячьего визга несговорчивого бюрократа, ибо дверь была хорошо обита. После этого несчастного случая Президиум стал строго охраняться милицией. Возвращаюсь к теме.
Секретарь академика Кириллина, дама наверняка дворянского (если не выше) происхождения (назовем ее Графиней), остановила начатую мной атаку с фронта, объяснив мне, что письмо от Начальника Управления внешних сношений, адресованное вице-президенту, не может рассматриваться как параллельная транзакция. Вице-президент имеет ранг заместителя министра, и исходящий документ должен быть подписан зам министром высшего образования. Я терпеливо объяснил пожилой даме, что, к несчастью, замминистра, ведающий внешними связями, скоропостижно скончался несколько дней тому назад, так что мне деваться некуда и безумно жаль потерянного времени. Неожиданно Графиня сменила отчужденность на милость и что-то черкнула на документе.
Я уселся в кресло, и Графиня спросила меня, что мне еще нужно. Я отвечал, что жду, пока академик примет меня, но она, улыбнувшись, сказала, что подписалась за Кириллина, и никто в мире не сможет заметить подделки. Поцеловав милой Графине ручку, я заметил, что сам часто подписываюсь за своего шефа, так что он даже стал ревновать меня к своей подписи в моем исполнении.
Как-то я прочел, что русский император по закону обязан был дать ответ на любое прошение в течение недели. Очевидно, что в этой ситуации меня спасли пережитки царизма.
Теперь мне надо было пройти Отдел Внешних сношений Академии наук СССР. Там царила строгая регламентация обязанностей, и я был направлен к Павлу Николаевичу Селезневу, занимающемуся связями с Чехословакией. Он оказался милейшим человеком, по-видимому сильно уставшим от деятельности в КГБ и потому вышедшим на пенсию. Он сразу же заявил, что поможет мне. Я поинтересовался причинами, на что он сказал, что его фронтовым другом был Розенблюм, и ему неважно, являлся ли он моим родственником или однофамильцем. Однако он не может помочь мне с оформлением документов в данный молмент, потому что уходит в отпуск и возвратится через месяц. Я пытался склонить его состряпать все бумаги сразу же, потому что все руководство лаборатории через месяц будет тоже в отпуске. Он мягко ответил, что за пару дней бумаги оформить невозможно, но главное в Братиславе — это не наука, которой я могу заниматься дома, а пиво и особенно боровичка. Далее разговор зашел о боровичке, которая оказалась не чем иным, как сортом водки. Павел Николаевич это отлично знал, потому что для упрощения процедуры командирования он посетил лабораторию среди первых. Я пообещал привести литровый образец этого продукта из Словакии, на чем мы расстались друзьями.
Через месяц я позвонил в Москву, но Павла Николаевича не было. Я стал звонить по нескольку раз на день, но Павел Николаевич то «только что вышел», то «куда-то уехал по делам». Прошел еще месяц, и Павел Николаевич отозвался, но не мог понять, с кем говорит. «Как же, Павел Николаевич, — напомнил я. — Вы же воевали с моим однофамильцем». Ответ («я вообще не воевал») меня обескуражил, но вскоре все выяснилось.
Оказалось, что данные моего респондента таковы:
Лекции по лекторскому мастерству в ЛЭТИ читала меланхоличная блондинка с огромным бюстом. За содержанием лекции присутствующие мужчины следить были не в состоянии. Они думали совершенно о другом, и на лицах можно было прочесть восторженно-удивленное «не может быть!».
Отличным источником знаний на эту тему, как ни странно, мне послужила случайно попавшаяся книга американского генерала «Психология и солдат», изданная в переводе «Военной книгой». Там, в частности, говорилось, что лектор должен зафиксировать свое тело в пространстве, в противном случае слушатели способны лишь отслеживать перемещение лектора по кафедре в ущерб пониманию материала.
Николай Георгиевич Болдырев в мою бытность студентом ЛЭТИ заведовал кафедрой математики. На третьем курсе он читал нам курс теории вероятностей, и мне удалось сдать ему экзамен по этой дисциплине, несмотря на крайне низкую вероятность положительного исхода. После институтского спектакля «Весна в ЛЭТИ», сыгравшего в самодеятельности примерно такую же революционную роль, как Битлы в массовой музыке,
царила опереточная обстановка, которая позволила интерпретировать аббревиатуру ЛЭТИ как Ленинградский Эстрадно-Танцевальный Институт с легким электротехническим уклоном.
На пятом курсе Болдырев несколько путано прочел нам курс булевой алгебры, постоянно ошибаясь при минимизации, но для меня это был лучший курс, который я когда-либо слушал, и единственный, который понудил меня к усердному штудированию литературы. Думаю, я с полным основанием могу считать Болдырева своим учителем.
Затем Болдырев занял кресло директора директора Вычислительного Центра Математического института им. В.А. Стеклова АН СССР, формально заместителя директора МИАН академика Виноградова.
Когда с подачи Варшавского меня приняли старшим инженером в ВЦ, Болдырев, конечно, здоровался, признавая бывшего ученика, но, как он однажды выразился, не успел еще меня полюбить. Чтобы ближе сойтись с сотрудниками, он лично разработал оригинальный метод охоты. Стоило кому-нибудь пройти мимо его кабинета, как жертва умыкалась туда до конца рабочего дня. Темы бесед вовсе не ограничивались деловыми, а носились в воздухе, как баба Яга в ступе. После нескольких сеансов Николай Георгиевич сказал, что начинает меня любить.
Как-то раз он вручил мне автореферат диссертации и попросил меня написать отзыв. Тема была мне знакома, и часа через два я вручил ему напечатанный текст отзыва.
Он заставил меня сесть рядом, внимательно прочел автореферат и отзыв и удовлетворенно заявил, что уже полюбил меня и теперь будет, не читая, подписывать любые бумаги, написанные мною. Я прошел его тест.
Позднее, когда я исполнял нудные обязанности председателя месткома, он пошел дальше, предоставив мне право входа в его кабинет в любое время, если мне нужна его подпись..
Однажды он вызвал меня к себе с просьбой проконсультироваться с моим отцом или сестрой, адвокатами. Он хотел бы поехать с нами на симпозиум в Комарово, но не сможет это сделать, являясь единственным распорядителем кредитов. Я тут же посоветовал ему издать приказ о том, что он отбывает в местную командировку и право распоряжения кредитами возлагает на своего заместителя.
Николай Георгиевич часто поражал нас своей оригинальностью. Однажды он сделал доклад на философско-методологическом семинаре в ЛОМИ, удививший присутствующих нестандартной логикой и стилистикой. На вопрос директора института Петрашеня о стиле доклада Болдырев, как бы спохватившись, заявил, что запамятовал сказать, что содержание его полностью заимствовано у Джордано Бруно.
Оппонируя докторской диссертации Энна Тыугу, Николай Георгиевич сказал, что основной результат автора состоит в том, что он «автоматизировал метод инженерного тыка».
Рецензируя вместе с Варшавским статью Сочивко, в которой последний предложил претендующий на универсальность способ распознавания образов, он построил оригинальный контрпример, показывающий, что пятиконечная звезда и свастика идентифицируются алгоритмом как объекты одного класса.
Обладая разносторонним жизненным опытом, Николай Георгиевич часто прощал наши шалости. Так, утром после тяжелого банкета перед заседанием ученого совета я попросил его оградить меня от обсуждения вопросов повестки дня, сославшись на то, что я накануне «потерял моральный облик». Когда профессор Воробьев обратился ко мне с вопросом, Болдырев попросил оставить меня в покое, сказав, что я вчера «ужрался». «Что за странное слово», — заметил Николай Николаевич, барин в науке и жизни. «Ничего странного», — парировал Болдырев. — «По словарю Даля ужраться — это упиться вдрист, до усеру».
Помню, как мы сидели в ресторане Дома журналистов в Москве по поводу защиты нашего эстонского коллеги. Николай Георгиевич прилично перебрал, и когда один заведующий лабораторией ЦЭМИ АН СССР стал елейно уверять Болдырева, что он будет счастлив сотрудничать с ним, Болдырев заявил, что не со всяким дермом готов работать. Вскоре Болдыреву удалось закрыть ресторан, приведя его в антисанитарное состояние. Виновника мы с Варшавским доставили на Ленинградский вокзал и возложили обязанности по поддержанию жизни пассажира на проводника «Стрелы».
Николай Георгиевич любил устраивать оригинальные заседания ученого совета. Один раз он пригласил целую роту военных ученых, которые поняли это приглашение как возможность поучить ученых без погон. Один полковник минуты три стучал по доске мелком. Получилось несколько сотен точек, которые выступающий стал соединять дугами. Прошло еще минут пять, пока кто-то не остановил приглашенного. Оказалось, что он хотел ввести понятие полного графа, не зная, что такой термин существует. Другой полковник из Академии связи им. Буденного, Дмитрий Гогин, долго и нудно пытался выдать известные из литературы результаты за свои. Будучи уличенным в плагиате, он путал фамилии авторов, у которых он эти результаты слямзил, и, уходя, сказал загадочную фразу: «У меня есть свое мнение, и со своим мнением я согласен». На этот казус мы многократно ссылались, называя его казусом демагога (вывод по цепочке Дмитрий Гогин -> Дима Гогин -> Димагогин).
Одного из военных, на этот раз из училища Можайского, Еременко, Болдырев даже пригласил работать в институте в качестве зав. лабораторией. На предшествующем семинаре Еременко сделал доклад об экстраполяции, базирующейся на предсказании числа помывок в соседней с институтом бане на Чайковского, 1 (странный случай, когда два соседних здания имели тот же номер). Предсказание было отвергнуто нами, любителями попариться в этой бане в рабочее время, Причина — автор не учел тенденцию преобразования дешевых общедоступных банных классов в дорогие сауны и возможной замены части классов пивными залами. Ущербная аксиоматика!
Любитель революционных подходов к решению классических задач, Еременко на одном из семинаров продемонстрировал новый подход в линейном программировании, основанный на использовании динамических ограничений. Приведя пару элементарных примеров из задачника Жуховицкого, в которых ему благополучно удалось запутаться, он был остановлен Осей Романовским, спросившим, имеет ли он доказательство справедливости базовой теоремы, ложность которой была видна на глаз. На это Еременко отвечал, что теорема одобрена обкомом партии.
Неизвестно, какие мотивы двигали Болдырева в попытке ознакомить нас с ведущими учеными в погонах. Наверное, они базировались на расхожей шутке неизвестного автора, который называл Общее собрание Академии наук СССР встречей академиков с учеными.
Кто не любит пиво, этот удивительный напиток, безусловно достойный присуждения Ленинской премии первой степени?
Отец профессора кафедры автоматики и процессов управления В.Б. Яковлева как-то был остановлен немецкими туристами, спросившими на свойственном им языке, где находится ближайший пивбар. Им повезло: дядя Боря владел немецким. Но баров поблизости не было, в отличие от пивных ларьков. Поборов трудности с определением этого понятия на немецком, он нашелся и указал дорогу к ближайшему пункту, где можно выпить пиво «а ля фурше».
Яковлев одно время жил на территории ЛЭТИ на улице профессора Попова, и я предложил ему выпить по кружке пива в ларьке на углу этой улицы и Аптекарского проспекта. В.Б. сначала отказался, ссылаясь на тонзиллит, но я уговорил его выпить подогретое. Ларечник сильно удивился, когда В.Б. попросил налить в кружку только горячее.
Однажды мы с доцентом Ю.Н. Сидоровым принимали в десятой («Ленинской») аудитории экзамены (по разным дисциплинам). Я не знаю, как провел предыдущий вечер мой коллега, но я справлял 100-летие (в совокупности) своих соучеников по институту и прибыл на экзамен прямо из их квартиры. Не сговариваясь, мы с Юрой постарались закруглиться как можно раньше и, сдав ведомости, выяснили, что наши родственные души жаждут освежиться пивком. Упомянутый выше ларек был передвинут вглубь улицы профессора Попова и спрятан в нише рядом с домом оптимистического трагика писателя Всеволода Вишневского. Осушив по паре кружек, мы побрели к Кировскому проспекту. Несмотря на наш достаточно респектабельный вид, нас с десяток раз останавливали страждущие от жажды незнакомые личности, справлявшимся: «Ребята, а пиво дают?». Рыбак рыбака увидит издалека. Как гласит известное изречение, «Ларек открыт, пиво есть, очереди нет — нейтронная бомба».
Я читал в ЛДНТП (Ленинградский дом научно-технической пропаганды) цикл лекций по однородным структурам. Однажды лекцию перевели в новый, только что переоборудованный зал, где на кафедре громоздился невероятных размеров пульт. Число вмонтированных кнопок, тумблеров и разнообразных технических устройств пульта привело бы в волнение даже опытного пилота. В ходе лекции я включал и тут же выключал кнопки, чтобы понять их назначение, пока не нажал такую, что темные шторы на окнах полезли вниз и зал обесточился. Кромешная темнота долго не позволяла мне найти эту нужную кнопку. К тому же, девицы в зале начали повизгивать. Помог метод полного перебора. Мораль найдете в заголовке.
В нашу бытность в ЛОЦЭМИ нас назначили научными руководителями дипломных работ пяти ЛЭТИшных студентов из стран народной демократии. По случаю успешной защиты отец одного из дипломантов прибыл в Ленинград и поселился в гостинице при Смольном, поскольку был членом ЦК компартии Болгарии. Все молодые инженеры и их руководители, которых гость предпочитал называть научными рабочими, были собраны в шикарном номере. Банкет носил характер быстро организованной пьянки. Гость достал из чемодана и откупорил банки с едой, нарезал хлеб и колбасу и с гордостью откупорил бутылку «Сливовицы», предупредив нас, что это очень крепкий напиток. Что такое литровая бутылка на 11 человек? Она была опустошена немедленно, и гость достал из чемодана вторую, похвалившись своей предусмотрительностью. Такая же судьба постигла и вторую, погрузив нас в недоумение по поводу смысла банкета.
Но тут гость поведал историю о том, что утром после вселения в номер он увидел из окна вывеску «Гастроном» и поразился обилию людей, стоявших в очереди. Он спустился вниз, присоединился к очереди и спросил впереди стоящего, что дают. Тот отвечал, что вино. «Хорошее?» — спросил гость и получил уверения в том, что оно — отличное. Сообразительный визитер догадался купить две бутылки. Они были представлены нам. Оказалось, это был самый дешевый из портвейнов сорт, который обычно называли плодововыгодным или старым Рейнским.
Очень рекомендую смесь «Сливовицы» с порто!
Выпьем за нас с вами и черт с ними. Автор — Александр Васильевич Плотников.
На первом занятии с новой группой я испросил разрешения студентов называть их на ты в силу разницы возрастов, оставив за ними право обращаться ко мне на Вы. Я добавил, что если кто-нибудь настаивает, я буду обращаться с этим студентом на Вы. Тут же одна бойкая девчонка заявила, что она сомневается в этом. «Почему?» — парировал я. — «Ведь я из очень интеллигентной семьи!».
В декабре 1988-го, опаздывая на свою лекцию и перепрыгивая лужи между первым и третьим корпусами ЛЭТИ, я был остановлен моим учителем и заведующим кафедрой, которую я кончал, Владимиром Борисовичем Смоловым, и обрадовался возможности обменяться парой слов. Извиняющимся тоном я сказал, что собрался уехать в Штаты и хотел бы сообщить об этом ему первому. В ответ я услышал: «Тоже мне новость. Все уже знают. Я тебя нисколько не осуждаю. Ты будешь там нашим восьмым по счету представителем. Будь счастлив». Мы обнялись на прощание, и я в который раз удивился его доброте и «компутационным» способностям. В.Б. без затруднений мог перечислить фамилии всех выпускников кафедры за любой год и назвать ящики, в которых они работают или работали.
Дмитрий Василев, аспирант кафедры автоматики, был на грани отчисления из аспирантуры, когда я из жалости перетащил к нам в группу. Варшавский стал его номинальным руководителем, но возиться с ним пришлось, в основном, мне. Это стоило дорого Тамаре, потому что он буквально дневал и ночевал в нашем доме. Диссертация, которую он накрапал, была достаточно солидной, но качество ее наводило на мысль, что Митко, как мы его называли, не является автором. Был виден почерк его коллег, точнее, мой почерк. Собственного он, пожалуй, не имел. Когда пришел срок представления, Витя вмешался в дело и заявил, что работу на защиту не выпустит. Я пытался спорить с ним, доказывая, что срыв плана защит иностранцами будет губительным для кафедры. Витя не слушал, и наши отношения накалились.
Тем временем Митко включил свои каналы. Его мать, доктор, была чуть ли не личным врачом Живкова. Опуская детали, скажу лишь, что к ректору ЛЭТИ Алексееву явился болгарский консул в Ленинграде и прямиком спросил, отказывается ли ЛЭТИ от награждения вторым орденом Кирилла и Мефодия по случаю столетия института.
Видимо, это решило дело, хотя Витя представил его как личную уступку мне. Защита состоялаcь.
Банкет проходил в ресторане «Океан» на Невке. Митко, на этот раз невольно, снова попытался отравить мне жизнь, на этот раз несвежей рыбой. И не только мне. Пару дней все участники банкета отсиживались по домам.
Наши отношения достигли апофеоза, когда Тамара рассказала мне, что в мое отсутствие Митко явился на Сердобольскую и советовал ей нажать на меня по поводу написания докторской. Он милостиво согласился на использование в ней результатов своей диссертации. Все вернулось на круги своя.
До лишения советского гражданства мне удалось побывать за бугром только однажды. Выйдя из поезда в Братиславе, где меня должны были встречать Захаров и Вагин, я их не обнаружил, и на почве нервного напряжения остро захотел в туалет. Я нашел это учреждение, но неожиданно оказалось, что вход в кабинки — платный, о чем я и не подозревал. А никаких чехословацких купюр или монет у меня не было. В памяти немедленно возник сюжет фильма «Скандал в Клошмерле», и я пожалел, что поехал в Словакию, а не во Францию. К счастью, скоро появились мои запоздавшие веселые друзья (они начали праздновать мой приезд досрочно), и мне, наконец, удалось впервые утолить свое желание на территории социалистического лагеря.
Видимо, эта тема глубоко захватила мое воображение, потому что я привез в подарок девушкам из иностранного отдела ЛЭТИ колготки со специальным разрезом, облегчающим процедуру пользования туалетом. Помните, в старом немом фильме «Красные дьяволята» белоармеец лежа сосет из резиновой трубки самогон, налитый в подвешенную на гвозде кружку Эсмарха, и на экране появляется надпись: «До чего проклятые жиды додумались!»
Я осознаю свое величие как ученого, но никогда не подозревал о своем международном признании. Но когда в Братиславе я прочел статус международной лаборатории искусственного интеллекта, я оценил свой масштаб. Там было написано, что обычный срок командировки зарубежных гостей лаборатории — один месяц, но отдельные выдающиеся ученые могут приглашаться на две недели.
Мне поручили чтение факультативных лекций по инженерному творчеству, и основным источником для меня стал журнал «Изобретатель и рационализатор». Оттуда я почерпнул несколько идей, поразивших мое воображение. Одно из изобретений описывало конструкцию огнетушителя-гранаты, второе — перевернутого зонтика для сбора плодов с дерева, третье — выращивание картофеля в чулках.
Я помню, что мой школьный и институтский приятель Юра Бернер долго состоял в переписке с комитетом по изобретениям, заявив расческу, снабженную держателем типа используемого в авторучках, но потом снял заявку, потому что измученный поиском эксперт, утверждавший, что видел где-то близкий японский патент, запросил пардон.
Патент под названием «Устройство для планирование семьи» использовал микропроцессор и высвечивал два слова — можно и нельзя — как функции менструального цикла.
Другой патент под названием «Устройство для переноса сумматора» не имел ничего общего с транспортировкой.
Сменивший на 5 курсе ЛЭТИ на театральный институт Игорь Нагавкин в школьном возрасте сконструировал шахматные часы для блица, состоящие из двух песочных часов.
Наконец, я с трудом удержался от подачи изобретения с более чем простой формулировкой — использование вантуса для переноски арбуза — и рассказывал об этом студентам как хохму. Каково же было мое изумление, когда я года через два увидел авторское свидетельство на эту тему.
На защите в Инженерно-экономическом институте первый оппонент объявил, что не будет зачитывать свой отзыв объемом в 17 страниц, но для краткости просто выскажет свое мнение. Это заняло более часа. Когда предоставили слово мне как второму оппоненту, один озверевший член совета попросил высказаться по процедурному вопросу и, тыкая в мою сторону указательным пальцем, потребовал: «Этот пусть читает!».
После окончания международного симпозиума, который мы проводили в Ленинграде, Виктор Ильич Варшавский решил провести заключительный банкет у себя дома, а не в ресторане. На это потребовалось разрешение иностранного отдела, и я как ученый секретарь симпозиума позвонил туда. Первый и единственный вопрос, который мне задали, касался числа комнат в квартире Варшавского. Я ответил, что квартира 4-комнатная и услышал в трубку приглушенный ладонью голос: «Боже мой, это коммунальная квартира!». Пришлось признаться, что я слышал, о чем идет речь. Я подтвердил, что квартира отдельная. Обсуждение нашего предложения на той стороне продолжалось, но я неожиданно для себя пригласил принять участие в банкете сотрудника, с которым разговаривал. Разрешение было немедленно получено.
Витя произнес краткую, но содержательную речь. Он сказал, что недавно был со своей пятилетней дочерью в Таллине в гостях у Энна Тыугу, где она играла с его дочкой того же возраста. Несмотря на языковые проблемы (одна не знала эстонского, вторая — русского) между девочками проблем общения не возникало. Витя предложил тост за участников симпозиума, которые отлично понимали друг друга, и науку, которая сближает народы. Как понимаете, тост был выдержан в лучших дипломатических традициях.
Все выпили, и тут шведский ученый запросил алаверды и сказал, что недавно он очутился в очень похожей ситуации, когда привез своего пятилетнего сына к своей сестре на север Швеции, где говорят на очень непонятном для «южан» диалекте. Сын провел неделю под опекой своей кузины 10 лет от роду. Когда кузину в конце визита спросили, как ей удалось так успешно общаться с кузеном, она сказала, что способ общения не имеет никакого значения, потому что он, дурачок, все равно ничего не понимает.
Я оппонировал молодому человеку из Таганрога, который написал диссертацию о методах кодирования состояний асинхронных автоматов на кафедре вычислительной техники. Тема была специфической и непонятной большинству членов ученого совета. После доклада первым задал вопрос профессор Балашев, который сформулировал его следующим образом: «Представьте себе, что я машинист паровоза. Не могли бы вы объяснить мне, в чем состоит суть вашей работы?». Диссертант пытался ответить на вопрос, применяя весьма специфическую терминологию, непрозрачную для профессора, и модификации вопроса не приводили к нужному результату. Тогда Балашов не на шутку рассердился и начал валить диссертанта. Мне пришлось взять слово, и я сказал, что не все вещи можно объяснить на паровозном языке и что задачей ученого совета вовсе не является перевод научной фразеологии на этот известный одному профессору Балашову язык. Женя взорвался, но его остановил Яков Иванович Дубинин, который заявил, что это первый случай защиты на данном совете донским казаком, который внес вклад в столь специальную область, и самому Дубинину, также донскому казаку, ясно, что диссертант заслуживает присуждения искомой степени, несмотря на мнение профессора Балашова. В результате против проголосовал один Балашов. После защиты я подошел к Жене, но он демонстративно отказался пожать протянутую руку. Шурик Плотников намеренно посадил нас рядом на банкете в ресторане «Метрополь». Примирение состоялось на пятом тосте.
На третьем курсе института я с товарищем играл в морской бой на лекции по политэкономии социализма, когда Вадик Зингер схватил разлинованный листок и переслал его лектору. Это была крайне неудачная шутка. Лектор, развернув записку, побледнела и осипшим голосом спросила, кто ее автор. Я встал и назвал свою фамилию. Через неделю в газете «Смена» появилась статья о провалах в политическом воспитании студентов ЛЭТИ, где я был назван рекордсменом по наглости. Чудом удалось избежать отчисления из института, но я понимал, что это только отсрочка. Развязка должна была произойти после экзамена. Поэтому я решил не готовиться к нему, тем более что наука политэкономия социализма состояла большей частью из лозунгов. Абсолютно неожиданно для себя и моих соучеников я получил 5 баллов, причем это был скорее не экзамен, а теплая беседа с преподавательницей, затрагивающая отвлеченные темы. Причину моего везения мне удалось выяснить случайно много позже. Оказалось, что преподавательница кончала юрфак ЛГУ вместе с моей сестрой.
Учение марксизма непобедимо, потому что оно верно. Чтобы доказать этот логически безупречный тезис, нас заставляли штудировать первоисточники, что не имело особого смысла, потому что все сводилось к переписыванию рекомендованной литературы в тетрадку (крупным почерком, чтобы создать иллюзию добросовестности). Жаль, что тогда еще не было интернета — мы сильно сэкономили бы на времени, бумаге и чернилах.
На военно-морской кафедре тоже читался курс политической подготовки, и я как-то попросил капитана II ранга разъяснить мне семантику тезиса «Бытие определяет сознание», в котором я не понимаю, что чего определяет. Ответ был совершенно неожиданным: «Что-что, а бытие в армии обеспечено!».
Когда я перешел на преподавательскую работу, пришлось записаться в Университет марксизма-ленинизма — приравнивались к идеологическим работникам. Наша группа, куда входили Варшавский, Мараховский и я, состояла в основном из кофточек — так мы называли преподавательниц кафедры иностранных языков. Они откровенно скучали на занятиях и потому часто просили нас задавать философу каверзные вопросы, ответы на которые убивали время. Однажды философ, которому я задал очередной вопрос, не выдержал и вызвал меня к доске, предложив обосновать справедливость ленинского тезиса о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Я подчинился и начал импровизировать с того, что марксизм — далекое от догматизма животворное учение, и мне непонятно, почему требуется какое-либо доказательство, поскольку факт поcтроения социализма (в основном) был провозглашен XVIII съездом партии. Пока философ обдумывал, как возразить, я взял инициативу в свои руки и предложил марксистам слегка изменить акцент и исследовать возможность сохранения капитализма в отдельно взятой стране. После этого инцидента философ меня зауважал. Когда представился случай, я решил воспользоваться этим. Мы должны были уехать в командировку за несколько дней до последнего экзамена в УМЛ, я позвонил философу и попросил досрочно принять у нас экзамен. Он согласился, и при встрече я попросил его избежать формальностей и сразу занести оценки в наши матрикулы. Он испуганно спросил: «Все пятерки?», и Витя, решив принять огонь на себя, выпалил, что он согласен на четверку. Тут мне пришлось вмешаться, и я обратил внимание на тот факт, что на четверку мы материал безусловно знаем, но поскольку пришли сдавать экзамен досрочно, то экзаменатор должен добавить каждому по баллу. «Черт с вами», — растерянно согласился философ.
Промывание мозгов осуществлялось также по линии атеистической пропаганды. Лекторы мололи откровенную чушь, из которой запомнился один-единственный комический факт. Под иконами «Спаса на крови» комиссия Обкома КПСС нашла записку следующего содержания: «Боже, помоги сдать экзамен по историческому материализму!».
«Какому идиоту пришла в голову мысль превратить общественный туалет на станции „Курорт“ в сральник?» Автор — Илья Александрович Назаров.
«Как вы допустили, чтобы Сердобольскую улицу, неразрывно связанную с именем В.И. Ленина и Октябрьской революцией, превратили в тупик?» Моя жалоба по поводу перекрытия улицы закрытым предприятием.
Любой лектор знает, что нельзя держать аудиторию в напряжении. Надо дать слушателям время от времени расслабиться. Еще лучше, с моей точки зрения, начать с анекдота, который лучшим образом, но лаконично, соответствует предполагаемой теме лекции. Более того, как нас учил Михаил Львович Цетлин, без анекдота нет задачи.
Так вот, однажды я начал курс по теории вычислительных структур (каково название!) таким анекдотом. После многотрудного и долгого дня американский фермер возвращается домой и видит огромную толпу у местной церкви. Он протискивается к самому входу, но дальше пролезть не может. Тогда он обращается к человеку в дверях, напряженно слушающему, что происходит внутри, и происходит следующий диалог:
Бесплатно продаю этот анекдот как эффективную попытку заранее извиниться перед студентами.
Так вот, я начал рассказывать примерно по 3-4 анекдота за лекцию, пока не напоролся. Один студент в одном трудном для понимания месте вдруг поднял руку и спросил: «Леонид Яковлевич, а почему Вы сегодня не рассказали ни одного анекдота?»
Так что будьте осторожны.
Заодно дам еще один совет, которому научил меня Шурик Плотников. Если аудитория не слишком поняла анекдот, о чем свидетельствуют низкие децибелы, добавьте, что действующее лицо анекдота — еврей.
У моего родного дядьки, полковника медицинской службы и врача от бога, был день рожденияю Меня посадили за столом рядом с незнакомцем, который мне сразу понравился, как и его молодая жена. Сосед исправно следил за тем, чтобы моя рюмка не была пустой, пока я твердо не заявил, что больше не буду. Он поинтересовался причиной. Она была резонной: назавтра предстоял выпускной экзамен за четыре года обучения на кафедре СИПа, т.е. специальной (военно-морской) инженерной подготовки ЛЭТИ. Сосед проявил понимание после последующих двух рюмок.
Наутро я вытащил нужный билет и начал рапорт. Когда я заканчивал ответ на второй вопрос из трех, вдруг раздался мичманский свистокю Все офицеры по команде повскакали с мест. Вошел человек в форме контр-адмирала, который после доклада Начальника кафедры повернулся ко мне и подмигнул. Я узнал вчерашнего соседа. Когда мне разрешили продолжать, я воспользовался замешательством («к нам едет ревизор») и громко провозгласил: «Доклад закончен!». Находчивость — нормальная цена за звание инженер-младший лейтенант ВМФ, которое вскоре заменгили на младший лейтенант-инженер.
Женя Меркурьев сдавал экзамен по электрическим машинам профессору Ермолину, бывшему в то время проректором ЛЭТИ. Ответ на билет был далеко не исчерпывающим. Поэтому экзаменатор задал дополнительный вопрос: «Что такое двигатель с беличьей клеткой?» Поразмыслив, Женя осклабился и изобразил пальцами фигуру, имеющую вид #. Экзаменатор устало улыбнулся и выставил в зачетку 3 балла, что устроило обоих.
На экзамене по математике преподаватель попросили его рассказать про определитель Вронского, на что получил в ответ двустишье
Прекраснее вина кагор
Определитель Вронского.
Недоучившись в ЛЭТИ, Женя вместе со своим школьным другом Игорем Нагавкиным ушли в ленинградский театральный институт и стали актерами. Женя пошел по стопам своего дяди Василия Васильевича Меркурьева, любимого народом артиста. Нельзя сказать, чтобы театральная жизнь баловала моих друзей. Но здесь я хочу рассказать только один эпизод из жениной жизни. Как вы, наверное, знаете, пора детских зимних каникул позволяет артистам хоть что-то заработать. Женя подвязался на роль Ленина сразу в нескольких клубах и домах культуры. Меркурьева загримировали и возили на такси с одной сцены на другую. Детям разрешалось видеть Владимира Ильича только 10 минут. Выбившись из расписания, Меркурьев попросил таксиста прибавить скорость. Как назло, такси было остановлено инспектором ГАИ. Началась разборка, и Меркурьев, не выдержав, вышел из такси и предстал перед инспектором, который до того не видел пассажира. Инспектор хотел было перекреститься, но сдержал позыв и, приложив руку к козырьку, хрипло сказал: «Проезжайте, Владимир Ильич!»
Рекомендую широко апробированный метод подготовки к экзаменам, изобретенный Игорем Боголюбовым, Игорем Нагавкиным и мною. На кровать (желательно двуспальную) ложатся студенты № 1 и № 2, № 1 к стенке. № 1 может спать беспробудно в течение часа. № 2 может только дремать, ибо в любой момент может быть разбужен студентом № 3. Последний вовсе не спит, а вдумчиво изучает конспект лекций (как правило, одолженный в соседней группе на время). Через час происходит циклический сдвиг, т.е. студент № 3 занимает позицию у стенки, № 1 спит условно, а № 2 продолжает изучение конспекта, начиная с того места, с которого № 3 был отправлен на отдых. После полного трехчасового цикла все пробуждаются и обмениваются знаниями и впечатлениями. После трех циклов надо перекинуться в преферанс. 9-разовое питание. Перед экзаменом каждый должен предупредить, что собирается зубать всю ночь, хотя на самом деле будет занимать позицию № 1.
Достоинства метода: глубокое проникновение в логику предмета, устойчивая иллюзия знания, хороший отдых измученных экзаменами тел, отличная подготовка к каникулам.
Четверостишье, написанное старостой 335 группы ЛЭТИ Колей Стариковым:
Кто хочет все отлично знать
И получать стипуху,
Того должны сопровождать
Полива и везуха.
На военно-морской кафедре тактику нам преподавал капитан второго ранга Помадчин, прошедший войну на торпедных катерах. Однажды я попросил разрешения обратиться и спросил, правда ли, что во время войны использовались «летающие» торпедные катера. Ответ был предельно точным: «Вопрос понял. Отвечаю. А как же? Конечно, нет!»
Другой эпизод. На экзамене мне задали дополнительный вопрос — как называется устройство, поддерживающее минный трал на тральщике. Я забыл название, но уверял, что учил. Тогда мне был задан вопрос — а из какой оперы это название. Я щелкнул пальцем под подбородком, что обычно означает нечто, связанное с процессом поддачи. «Так точно, знаешь,» — сказал преподаватель. Устройство называлось брага.
Некоторые ответы носили предетерминированный характер. Например, давая определение угла дрейфа, надо было нарисовать в плане обвод корабля, провести осевую линию его курса, провести под острым углом другую линию, угол обозначить буквой ? и ответить:
«alpha — угол дрейфа». Все другие ответы считались ошибочными.
Виталий Аскинадзе, покинувший ЛЭТИ на пятом курсе и достигший высоты режиссерской карьеры в должности главного режиссера Ленинградского телевидения, в студенческие годы сошелся с одной москвичкой, приехавшей посмотреть Северную Пальмиру. На прощание он подарил ей дешевые духи «Огни Москвы», сделав на коробке следующую надпись:
И пусть тебе огни Москвы напоминают ночи Ленинграда.
Важное событие в нашей жизни — окончание института — мы обмывали всем потоком в банкетном зале Астории. Все шло как нельзя лучше, пока мы не пошли плясать буги-вуги с Люсьен Смирновой в общий зал. Исполнение произвело впечатление на подозвавшего нас одинокого гражданина за отдельным столиком, в котором мы распознали нашего бывшего преподавателя по сопромату. Он пригласил нас за столик, и я тут же выпалил, что не желаю, потому что он влепил мне тройку, которая оказалась единственной в аттестате. Сопроматчик отвечал, что поставил бы мне пятерку, если бы видел наше буги до экзамена. Это примирило нас с ним, и мы выпили. Уразумев, что его больше интересует Люсьен, чем я, я возвратился в банкетный зал, и только сел на свое место, как кто-то сзади обнял меня за плечи. Этим человеком оказался мой бывший одноклассник Юра Несвижский, который проделал длинный путь из школьного драмкружка, в котором мы вместе играли в инсценировке «Белеет парус одинокий», через Высшую школу профдвижения в официанты Астории. Как бы то ни было, Юра провел меня за кулисы, и мы распили пол-литра водки, предаваясь воспоминаниям.
Накопленные впечатления смешались с громадным количеством выпитого, и я пошел освободиться от них в туалет, где проснулся около пяти утра от холода. Я сидел на унитазе, положив голову на рулон туалетной бумаги. Пришлось будить работника гардероба, который не хотел менять номерок на пальто, мотивируя это тем, что я наверняка фарцевал всю ночь в гостинице, и он намерен сдать меня милиции. Я уверял его, что был в банкетном зале и проспал всю ночь в туалете, но он настаивал, говоря, что все туалеты проверяются. Препирательства были завершены, когда пятерка перекочевала из моего кармана в его. Выбравшись из Астории, я поехал с Финляндского вокзала в Кавголово, где мы снимали комнату, но проспал станцию и выскочил из поезда на ходу между Кавголовым и Пери. Мне удалось не расшибиться о столб, но я провалился в глубокий снег и около часа вылезал из поглотившей меня стихии.
Владимир Иванович Тимохин часто приглашал меня помочь в приеме экзамена по курсу искусственного интеллекта, который он читал. Пока он обслуживал одного студента, я успевал пропустить пятерых. Студент направлялся к нему с зачеткой, чтобы получить запись в матрикул. Каждый раз Тимохин громко осведомлялся у меня: «Опять пятерка?», на что я отвечал: «Владимир Иванович, вы не забыли, кто им читал лекции?».
Первый курс. Колхоз. Застолье — хлеб, молоко, картошка, масло. Володя Бройдо (335 группа): «Я вообще масла не ем, но здесь буду!».
А.В. (Шурик) Плотников жил сравнительно недалеко от меня и после бань, вечеринок и банкетов всегда вызывался подбросить меня домой. При этом он никогда не ловил такси, а только спецтранспорт — поливальные машины, скорые помощи, дальнобойные грузовики, милицейские машины. Я не могу объяснить причины такого постоянства и никогда не спрашивал об этом Шурика. Я думаю, что он мечтал стопорнуть танк. Посетовать можно было только на трудности карабкания в кабину, зато разгрузка шла почти автоматически.
Придя домой, Роберт Фрейдзон не узнал своей квартиры — с потолка лились потоки воды и воочию были следы наводнения. Виновата была не Нева, а жена директора Ботанического института АН СССР академика Тахтаджана, которая забыла завернуть кран в ванной своей квартиры этажом выше. Бобовская жена проинформировала мужа, что она уже созвонились с соседкой, которая чуть попозже спустится, чтобы оценить размеры ущерба и компенсировать предстоящий ремонт. Лицо Боба просветлело, он прошествовал в кухню, налил полное ведро воды и выплеснул его на обои комнаты, не пострадавшей от первичного наводнения.
Мы с Игорем Яценко зашли в гости к нашему коллеге Володе Сенину. Тут появилась его жена, которую я видел впервые, и я представился. Лицо ее выразило некоторое недоумение, но она справилась с собой и улыбнулась. Я тут же спросил ее, не отзывался ли Володя обо мне отрицательно. Она помотала головой и сказала, что заочно знакома со мной давно — она работает в моем ЖЭКе, где я известен как злостный неплательщик квартплаты.
В электротехнике имеется так называемый закон Ома в дифференциальной форме. Я уже не помню его, но вспоминаю экзамен, который я сдавал в ЛЭТИ профессору Глазенапу (из династии пулковских астрономов). Я бойко сформулировал закон, и профессор спросил, понимаю ли я его. Я, конечно, ответил положительно, даже с некоторым воодушевлением. «Странно», — сказал Глазенап, — «даже академик Мандельштам утверждал, что никак не может понять его, и только единственный человек, мой друг, как-то сказал мне, что, наконец, раскусил закон и растолкует его мне по возвращении из командировки в Москву. Он погиб на переходной площадке «Красной стрелы».
Один раз всем известный Олег Иванович Кутузов (заслуженный мастер спорта (баскетбол), в дальнейшем доктор технических наук, профессор) пригласпригласил меня зайти к нему домой на Скороходова по делу. Суть дела — год назад в его квартире установили систему защиты от воров, которую он не пользовал и поэтому не оплачивал. В конце года пришел астрономический счет, и Олег попросил меня сходить с ним в контору фирмы. Зачем я ему понадобился, не понял. Просто, наверное, решил скоротать со мною время. Нам повезло. Молоденькая сотрудница весьма благосклонно отнеслась к нам, скостила долг и взяла лишь плату за отключение. Довольные, мы по предложению Олега зашли в винный погребок на Большом проспекте Петроградской стороны, где вино подавали в разлив. Не успели мы пригубить, как к Олегу Ивановичу с визгом приветствия подкатила какая-то спившаяся баба, которая предложила поставить по стаканчику в честь знаменитого гостя. Олег потом пояснил, что это бывшая баскетболистка.