Отсюда можно скачать архив воспоминаний (63 кб)
Розенблюм Л.Я.
|
1. Дидро: «Люди перестают думать, когда перестают читать». 2. Я: «…и тогда они начинают писать мемуары». |
Обоснование появления моих, так сказать, «мемуаров» содержится в эпиграфе. Если читателю этого недостаточно, попытаюсь еще раз.
Мне кажется, избранный мною жанр несколько отличен от принятого в тех мемуарах, которые мне довелось прочесть — я всегда, часто безуспешно, старался быть оригинальным. Для мемуарной литературы типично хронологическое описание личной жизни автора, приправленное описанием фоновых событий и характеристикой встреченых автором на жизненном пути интересных людей, коллег, друзей и врагов. Не могу оценить, были ли у меня враги. Мне кажется, не было. Я никогда не старался бороться с незначительными людьми, общение с которым было мне безынтересно, и не обижал их сверх меры. Зато было много товарищей и закадычных друзей, самобытных и умных коллег, ярких личностей. Некоторые из них ушли туда, куда мы все уйдем, не зная когда. Процесс этот неизбежен и должен в принципе восприниматься без страха, как в средние века, когда цена жизни была копейка, но при воспоминаниях об ушедших глаза предательски застилают слезы.
Поскольку многие годы я занимался асинхронными процессами, где время или часы как таковые отсутствуют, мне, по крайней мере сейчас, претит хронология. Никто не будет спорить с тем, что механизм воспроизведения анекдотов ассоциативен, а ассоциативная память не имеет ничего общего с временной последовательностью событий. Мне также кажется неинтересным говорить о моей карьере, значимость которой мне представляется не слишком высокой, особенно в последние годы, когда я испытываю обиду по поводу деградации своей личности, вызванную отрывом от друзей и коллег. Что остается? Вспоминать хохмы. Я пишу эти строки и ощущаю, что пребываю в миноре, что для меня не характерно. В мемуарах вы найдете только мажор.
Давайте обратимся к следующим посылкам силлогизма.
Вывод: если мы хотим, чтобы наши потомки знали историю, надо писать. Звучит высокопарно, но что делать?
Итак, этот сборник анекдотов я адресую тем, кого знаю и люблю. Остальные, кто не знаком с героями моих набросков, могут подставить X, Y, Z вместо реальных имен, и я надеюсь, что юмор от этого не испарится. Просто исчезнет поток ассоциаций, позволяющий связать ситуационный юмор с многосторонней личностью героя скетча. Надеюсь, читатель поймет, что я со всем основанием могу фальшиво исполнить куплет «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно» — из песни на музыку Калмановкого, слова … (извините, имя поэта забыл — склероз?).
Здесь приводятся только казусы, связанные с Гавриловскими школами, т.е. школами, организованными Михаилом Александровичем Гавриловым. За глаза мы называли его МАГом.
Прошу не обижаться, если я кого-то или что-то смешное запамятовал. Сообщите мне, и я внесу коррективы в следующую версию. Я все равно должен добавить то, что разматывает клубок воспоминаний.
Я благодарю всех упомянутых ниже, и в первую очередь Дмитрия Александровича Поспелова, давно понуждавшего меня к регистрации событий, которые я храню под своей черепной коробкой. Большое спасибо Валере Песчанскому, который потратил несколько дней отпуска, проведенного у дочери в Филадельфии, чтобы вымести мои описки, ошибки и неточности из текста. Каюсь, что перепутал Орфея с Морфеем. Приношу свою глубокую благодарность А.А. Шалыто, подавшего идею электронной публикации части моих записок на сайте www.softcraft.ru, создатель которого А.И. Легалов принял смелое решение укрепить автоматную проблематику моей беллетристикой и дружескими шаржами А.Х. Гиргадзе и убил кучу времени для внедрения этого решения. «Легализация» части моих мемуаров сопровождалась процессом «дематизации» текста, т.е. исключением ненормативных языковых конструкций, применение которых «за бугром» обычно считают хорошим тоном. Большое спасибо спутнице моей жизни Белле Принцевой, проявившей уйму терпения к «сказителю» на стадиях сочинительства и редактирования.
Я извинясь за то, что пытаюсь отобрать кусок хлеба у Виктора Ильича Варшавского, героя многих эпизодов, и, возможно, других авторов, которые написали, пишут или собираются писать собственные мемуары.
Я посвящаю свой труд организации под названием Division of Employment and Training, что следует скорее перевести как «Департамент по делам безработных», который предоставил мне возможность стучать на компьютере в обмен на пособие по безработице.
Леонид Яковлевич Розенблюм, беспартийная кличка Лека.
Однажды (году этак в 1974) Толя Гиоргадзе позвонил из Тбилиси и заявил, что он выезжает в Ленинград на неделю-другую и хочет нарисовать несколько акварелей старого Петербурга. Родительская квартира на Стремянной (вернее, две сугубо смежные комнаты в коммунальной квартире с более чем 20 съемщиками и одним туалетом) была летом свободна. Я загрузил холодильник и встретил Толю, который сразу завалился спать, предупредив меня, что я должен поутру разбудить его и показать места, связанные с Достоевским. Эти места были совсем рядом. Когда я приехал утром, Толя уже сидел у окна и рисовал Стремянную улицу. Я ему сказал, что эта улица скорее связана с именем Куприна и его романом Яма, чем с именем Достоевского: на Стремянной до революции (или, как сейчас говорят, переворота 1917 года) дислоцировались многочисленные публичные дома, оставив в наследство лишь кожно-венерический диспансер. Попутно замечу, что кожно-венерический диспансер Невского района имел аббревиатуру НКВД. Прошу прощения за неуместную ассоциацию и возвращаюсь к эпизоду. Толя заявил в ответ, что ему это неважно, он не настаивает на Федор Михайловиче и будет работать, не отходя от кассы (т.е. окна), и я ему не должен мешать.
Я сдалал несколько безуспешных попыток вытащить его из дома, и лишь однажды мы пошли вечером в гости, где ему была представлена весьма симпатичная дама. На даму Толя не обратил никакого внимания, и мы рано ретировались, ибо Толик должен был продолжить работу «с ранья». Приблизительно с неделю после приезда я заставил художника продемонстриовать акварель, которая, по его словам, была почти закончена. Мне его работа очень понравилась, но вдруг он схватил кисть и несколькими ударами пририсовал красную телефонную будку. Я возразил, сославшись на принципы социалистического реализма и отсутствие в Питере телефонных будок красного цвета. Он парировал немедленно, объснив что ему наплевать на социалистический реализм и что красная будка нужна ему, чтобы создать центр — прием, типичный в живописи.
Хотите верьте, хотите нет — ровно через неделю после толиного отъезда абсолютно в том самом месте, где он нарисовал будку, была установлена красная телефонная будка новой конструкции.
Раз уж речь зашла об Иссык-Куле, я должен сохранить присущую мне честность и вспомнить другую историю, случившуюся в другой наш приезд туда на очередную гавриловскую школу.
Витя Варшавский вдруг вбежал в наш шалаш, схватил меня за руку и потащил на танцплощадку. На ходу он запыханно объяснил, что увидел фантастически красивую систему (мы давно решили, что это подходящий синоним к слову «женщина» вследствие исключительной сложности объекта) и заговорил с ней. Она безусловно почувствовала интерес к нему, но все время проводит с компаньонкой, которая «ужасный крокодил». Не нахожу ничего недостойного в этом определении, для чего достаточно сослаться на лейтмотив диссертации Чернышевского — «все прекрасное превосходно в своем роде, но не все превосходное в своем роде прекрасно». Я как настоящий друг должен был вызвать огонь на себя, взяв заботу о «крокодиле», чтобы разбить эту пару. Мне пришлось подчиниться, и после короткого знакомства ( мы предствились вдвоем как Леонид Ильич, что было чистой правдой: я Леонид, а Варшавский — Виктор Ильич) мы смогли применить старинный британский прием «разделяй и властвуй». Я повел пассию по неволе прогуляться на пляж. По дороге вспомнил, как Шико сказал одной девушке в Гагре: «Твой экстерьер меня манит, твой интерьер меня пугает». В данном случае экстерьер меня совсем не манил, в связи с чем я даже не пытался проникнуть в тайны интерьера. Было темно и скучно. Чтобы как-то развеять свой тяжкий настрой, вызванный принудительным поручением, я стал говорить девушке (женщине?) какие-то хорошие слова, составившие целый монолог. Смеркалось. Мы брели по песку, я держал ее руку в своей и импровизировал вслух. Получалось гладко и неплохо, но внутри что-то свербило. Внезапно девушка резко остановилась и, скидывая халат на песок, хриплым голосом приказала: «Ложись!». Я немедленно прореагировал и лег на песок животом вниз.
До сих пор считаю это своей лучшей шуткой.
На самом берегу жемчужины Средней Азии стоял халупа, почти невидимая за ящиками с пивом. Прямо перед дверью стояло нехитрое устройство образца 15 века для жарки шашлыков на углях. Двадцатый век внес посильную инновацию, снабдив шашлычницу электрическим вентилятором. Последний экономил энергию владельца шалмана (типа «Голубой Дунай»), сбежавшего из Китая уйгура неопределенного возраста. Эта экономия была существенной, потому что уйгур работал 22 часа в сутки. Был сезон, и заказы на шашлык поступали в любое время дня и ночи. Через несколько минут вы получали отличного качества совсем недорогой шашлык и бутылку «Плиски». Пиво никто не пил, оно было настолько прокисшим, что от жары бутылки взрывались. Канонада заставляла соблюдать технику безопасности и наслаждаться прелестями жизни подальше от халупы. Глубокой ночью в течение двух часов шашлычная была закрыта на замок, и на настойчивые стуки в дверь никто не отвечал. Потребовалось некоторое время, пока мы, интеллектуалы с высшим образованием и учеными степенями, поняли, что «Голубой Дунай» закрыт на секс-час. Как хозяину удалось за отведенные ночные два часа наплодить целую уйму детей, осталось загадкой.
С Плиской связана еще одна ассоциация. В 1968 году в Ташкете состоялась международная конференция по искусственному интеллекту. Примерно на второй день после ее открытия большая толпа участников завалилась на крышу ресторана «Ташкент», где сразу же началось пиршество. Через час явился доктор Иван Кочиш из Братиславской Академии наук. Мы подозвали официантку, но опоздавший решил сам сделать себе заказ.
Он весьма неплохо говорил по-русски. На вопрос, что он будет пить, последовал ответ: «Два коньяка». Когда официантка принесла две бутылки «Плиски» по 0,5, наступила немая сцена. Видимо Иван мысленно считал рубли у себя в кармане. Насладившись затянувшийся паузой, мы объявили официантке, что все в порядке, а Ивану — что берем расходы на себя. Чувствуете разницу межде европейской и российской культурами?
Помните популярного японского писателя Кобе Абе, роман которого «Женщина в песках» был экранизирован и даже появился в «Иностранной литературе». Не стоит пересказывать фабулу этого романа. Скажу лишь непосвященным, что герой романа, кажется энтомолог, погнался за редкой бабочкой и в результате стал кавказским пленником зарытой дюнами деревни. Не забудьте, пожалуйста, это краткое введение (Флобер в «Лексиконе прописных истин» заметил, что это слово неприличное).
Так вот, мы на симпозиуме в Загульбе под Баку. Какое прелестное название — не правда ли? Оно может сравниться только с названием дачного места — Погулянка, что под Даугавпилсом в Латвии. Там я несколько лет подряд юнцом отдыхал с мамой, папой, сестрой, племянником и его няней, которая в конце концов изменила нашей семье с гарнизоном и осталась с ним жить.
Бакинцы предложили сыграть в футбол на пляже. Мы выступали объединенной командой — ленинградцы и тбилисцы. Играть было тяжело. Мяч застревал в песке. С большим трудом сборной удалось победить, кажется с перевесом в один мяч. На следуюший день бакинцы запросили реванш. Я пошел собирать игроков и, естественно, обратился и к Толику Гиоргадзе. Его ответ ошеломил меня. Он наотрез отказался, сказав: «Я вам не Кобе Абе!».
Не знаю, каким специфичесим образом Толику Гиоргадзе удалось передать своему сыну Дато свои художественные гены. Тем более, что сын превзошел отца. По возвращении из армии Дато через несколько дней представил на суд родителей написанную маслом крупноформатную картину, на которой был изображен солдатский керзовый сапог с портянкой. Я затрудняюсь объяснить, как автору удалось выразить целую гамму армейских ощущений. Остается только вспомнить, как Матисс «кибернетически» объяснял процесс написания картины. Он говорил, что первоначально загрунтованный холст пребывает в состоянии равновесия, и когда художник наносит первый удар кистью, это равновесие нарушается. Чтобы завершить процесс, художник вынужден наносить все новые и новые мазки, пока картина (по его мнению) вновь не придет в состояние равновесия.
На симпозиуме в Терсколе на северном Кавказе, одним из немногих горнолыжных курортов в то время, собралась группа любителей слалома из Киева, Москвы и Ленинграда. Из-за желания уделить львиную часть времени катанию, время каждого доклада было ограничено 30 минутами. Это повлияло на обстановку таким образом, что любой огрех, допущенный докладчиком, вызывал немедленный огонь в виде многочисленный недоброжелательных вопросов и комментариев, так что редко кому удавалось не только завершить сообщение, но даже и довести его до середины. Игорь Сафонов, пытаясь сохранить свое реноме, отлично подготовился к своему докладу, потратив все время на изложение плана доклада. Разумно, не правда ли?
Дима Поспелов однажды обратил наше внимание на новое направление в художественной литературе, состоящее в изменении смысла фраз из хорошо известных источников, например стихов, путем введения паузы или остановки. Он продемонстрировал следующий пример из пушкинского «Пророка»:
| «И он к устам моим приник и вырвал…» |
| «На севере диком стоит одиноко со … сна» |
| «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую…» |
Еще одна Иссык-кульская история. На первой школе обратила внимание на себя пара молодых ученых — Эрик Фирдман и Гуло Ананиашвили. Первый имел весьма близкое портретное сходство с Ульяновым, когда он подхватил бледную спирохету , второй — с Сосо того времени, когда он брал батумский банк. Ленина со Сталиным часто фотографировали, и нехватало только Маркса с Энгельсом.
Удивительно, что на второй иссык-кульской школе появился настоящий Сталин — Женя.
Он утверждал, что Сталин — это его натуральная фамилия, а вовсе не заимствованный Джугашвили псевдоним или партийная кличка. Женя работал в московской закрытой конторе, оказался замечательным человеком и выиграл школьный шахматный турнир.
Должен прервать повествование, чтобы представить еще одного героя — Володю Лазуткина, лауреата Ленинской премии по закрытой тематике. (В записных книжках Ильфа и Петрова есть эпизод о их прибытии в Севастополь для репортажа о буднях Черноморскго флота, который начинается так: «На берегу N-ского моря — мы умеем хранить военную тайну …»).
Так вот. Однажды, лежа под стареньким «Москвичем», Лазуткин вдруг сообразил, что он опаздывает на прием в Выборгский телефонный узел, и помчался туда в промасленном ватнике. Зам. Начальника, «прикинутая» дама, с улыбкой посмотрела на визитера и спросила, почему ему нужен телефон. «В силу служебной необходимости, — отвечал он. — В деле имеется ходатайство с места работы».
«Все хотят иметь телефоны», — продолжала дама. - «Но только некоторые имеют право на установку телефона вне очереди. Поэтому я хочу задать Вам несколько вопросов.».
Унтер-офицерская вдова сама себя высекла.
В бане манежа Алексеева (Виктор Ильич Алексеев - выдающийся тренер по легкой атлетике, воспитавший, в том числе, и нескольких чемпионов Олимпийских игр), куды мы часто ходили париться в сауне, Лазуткин однажды рассказывал, что побывал в Баку и был поражен, как там любят ленинградцев. Принимали его, как короля, и даже отказывались брать деньги во всех ресторанах и харчевнях, где он побывал. Мы знали о гостеприимстве бакинцев на собственном опыте, но не особенно поверили рассказу. Поддав парку, кто-то спросил, с кем он в этих учреждениях питался и поддавал. Володя отвечал, что с его старым знакомым, почти родственником. После слдедующего вопроса выяснилось, что этот друг/родственник работает начальником ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности).
А ларчик просто открывался.
Я не помню, каким образом познакомились Женя Сталин и Ленинский лауреат, но они быстро сдружились. Однажды, проведя пару дней в не менее гостеприимном Таллинне (новая орфография), они вдруг обнаружили, что деньги кончились. У Лазуткина был обратный билет в Ленинград на ночной поезд, и он обещал Жене сразу по приезде выслать деньги телеграфным переводом. Оставалась одна проблема — где Жене переночевать в Таллинне. Лазуткину пришла в голову плодотворная дебютная идея. Обычно он останавливался в гостинице ЦК и знал тамошних девушек. Оставив Женю у входа в гостиницу, он подошел к стойке и поболтал с девушками, задав в конце беседы странноватый вопрос: «А вот если бы товарищ Сталин предстал перед Вами в гостинице и у него не было бы денег - пустили ли бы Вы его переночевать одну ночь бесплатно?» . Девушки подумали, что их старый клиент сильно перепил в столице (что было справедливо), но ответили утвердительно. После предъявления паспорта тов. Сталину открыли зеленый свет на одну ночь.
Пара наблюдений.
В студенческие годы нашим любимым местом на Кавказе была Гагра. Город (вернее, два слившиеся города — Старая и Новая Гагры) имел две главные магистрали на узкой полоске Колхидской низменности вдоль берега Черного моря. Одна называлась проспектом Сталина, вторая — улицей Джугашвили.
В 1960 году я впервые побывал в столице Грузии Тбилиси, куда меня в качестве поощрения командировали на всесоюзную конференцию по тяжелому машиностроению, от которого я был так же далек, как от Луны. В программу конференции входила поездка в Гори, на родину вождя. Мне никто не верит, но на триумфальной арке при входе в музей Сталина и домик, где родился Сосо, крупными буквами было выведено: «Музей И.В. Сталина им. В.И. Ленина».
Если кто-нибудь видел портрет известного исследователя Азии Пржевальского, то, наверное, обратил внимание на его портретное сходство с Иосифом Виссарионовичем.
В городке Пржевальске на северо-западном берегу озера Иссык-Куль мы обратили внимание на продающийся в киоске Союзпечати диптих, на котором были изображены отличимые только мундирами фотопортреты генерала Пржевальского и генералиссимуса Сталина. На обратной стороне был напечатан текст, из которого следовало, что Виссарион Джугашвили, алкоголик и импотент, не мог иметь детей и что Пржевальский ровно за 9 месяцев до рождения Сосо останавливался в Гори по соседству с домиком Джугашвили.
Я купил этот раритет за 3 рубля. К сожалению, оригинал утрачен.
Зиновий Львович Рабинович по кличке Зюня, один из пионеров вычислительной техники в союзе, решил купить себе автомобиль, в основном потому, что в его отдел Институт кибернетики АН УССР пришла разнарядка. Это был «Москвичонок». В течение первых двух лет его водительского стажа случившиеся с ним пять казусов стали достоянием научной общественности института и за его пределами.
Казус первый. Зюня был близорук, поэтому любил пристроиться за машиной, идущей в нужном направлении. Однажды, удобно пристроившись за шедшей впереди черной машиной, Зюня беззаботно рулил, радуясь, что нет нужды следить за пешеходами и светофорами, пока не был прижат мотоциклистами в гаишной форме, один из которых раздраженно зарычал на него: «Ты что — идиот? За Шелестом прешь!» (Шелест Петр Ефимович — Первый секретарь Коммунистической партии Украины).
Казус второй. Зюня переходил Крещатик и был остановлен милиционером, который достаточно мягко упрекнул пешехода, что он нарушил правила движения. Зюня, считая что он недостоин упрека, не сдержался и в доказательство своих глубоких знаний в области правил дорожного движения предъявил свои водительские права. Он тут же получил в них дырку.
Казус третий. Зюня приехал на своей машине на Ученый совет в Теремки, где провел пару часов. Когда совет закончился, кто-то из коллег предложил его подбросить на проспект Науки (ныне проспект Глушкова), и Зюня, забыв про то, что приехал на своей тачке, не отказался. По окончании рабочего дня он не обнаружил своей машины на парковке и побежал в милицию, где заявил об угоне. Машину не могли найти. Примерно через месяц Зюня снова оказался в Теремках, вышел из института, и, повинуясь стереотипу, подошел к обычному месту парковки, завел свою машину и поехал, но был через пару минут остановлен инспектором ГАИ и обвинен в попытке самоугона.
Казус четвертый. Как то раз Зюня пришел на работу и похвастался своим сотрудникам, что купил замок с секретом и повесил на двери своего гаража. Пару часов все вместе обсуждали вероятность набора нужного кода, но были прерваны появлением взбешенного заведующего соседней лабораторией ветерана войны д.т.н. Ковалевского. Глаза его полубезумно вращались и вид был ужасен — жирные пятна на одежде, грязь на лице и руках. На безмолвный вопрос, что случилось, Ковалевский прорычал, что какой-то кретин повесил на двери его гаража секретный замок, и он два часа отпиливал дужку. Остается добавить, что гаражи Ковалевского и Рабиновича были соседними.
Казус пятый. Точно знаю, что он имел место, но не могу припомнить. Может, кто-нибудь поможет?
Пара дополнительных штрихов о Зюне, но после небольшого лирического отступления.
В 1974 году в Риге состоялась грандиозная конференция по теории автоматов, собравшая сотни ученых, в том числе иностранных. Конференция проходила под эгидой ИФАК?а (IFAC) — международной федерации по автоматическому управлению, и каждому участнику выдали бейдж — бляху, на котором был изображен петух - символ федерации, было указано имя участника и разноцветными конопками отмечены языки, которыми он/она владеет. Не могу упомянуть, что конференция почему-то вызвала ажиотаж в существующих органах, потому что на нее были засланы гебешники в соотношении 1:3 к числу участников. Сужу об этом потому, что наследники Дзержинского носили такие же бейджи, но без фамилий и кнопок, что сильно помогало нам быть бдительными. Кстати замечу, что однажды на улице группа участников конференции была остановлена женщиной интеллигентного вида, которая поинтересовалась, что за симпозиум мы представляем. Указывая на петуха, кто-то ответил, что это IFAC симпозиум, на что дама резонно прореагировала по-английски «What a nice symposium!» (имя спонсора по-английски звучит так же, как и слово, которое можно услышать в любом американском фильме).
Итак, в один из вечеров группа участников направилась в шикарный ресторан в Булдури,
где Зюня, заявив что он знаток, взял на себя обязанности по заказу спиртного. К великому удивлению, нам принесли только «Рижский бальзам» из расчета 250 грамм на каждого.
Те, кто не знаком с этим продуктом, не вошедшим в любимый ассортимент Венечки Ерофеева, скажу, что несколько его капель рекомендуется использовать для подкраски водки или укрепления кофейного аромата, но не как «самостоятельный» продукт.
В скобках замечу, что «самостоятельной» одесситы называют отдельную квартиру. Пришлось пить, но больше распорядительские функции Зюне никогда не поручались.
Однажды мы с Борей Цирлиным, нашим аспирантом, приехали в Киев и выступили с докладом на семинаре Рабиновича. После доклада Зюня пригласил нас, Валеру Коваля и Виталия Литвинова домой, в новую двухкомнатную квартиру этажом выше квартиры академика Патона, его однокашника по университету. Осмотр выявил наличие биде в ванной комнате с неповоротным краном, вода из которого могла литься только вниз. Обратив внимание Зюни на эту несуразность, мы поняли, что он понятия не имеет о назначении предмета, потому что он сказал в ответ, что эта штука очень полезна для омовения ног. Планируя, сколько водки следует выставить на стол, Зюня спросил Борю, сколько граммов водки приходится на человека, имея в виду одну бутылку. Боря не совсем понял вопрос, но без запинки скромно прикинул, что нам на шестерых нужно минимум 3 бутылки. Жена Зюни, Иветта Петровна, была в отъезде, и он для приема сделал заказ в ресторане, в который вошел большой кусок копченой бастурмы. Зюня безуспешно пытался построгать его и поручил это Боре. Шмат был настроган за пару минут, и Зюне пришлось признать, что мы умеем выбирать аспирантов.
Защита докторской диссертации Зюни прошла с трудом, чуть ли не с округлением в пользу диссертанта, несмотря на его заслуги перед отечеством и вычислительной техникой. Как ни странно, причина состояла в том, что директор института Виктор Михайлович Глушков не появился на защите (в отличие от банкета в ресторане «Динамо»). Этот факт подхалимами ученого совета был интерпретирован таким образом, что академик не желает видеть Зюню в тоге профессора. На самом деле Глушков принимал какую-то иностранную делегацию. В ходе защиты Зюня, предвидя события, многократно ссылался на Глушкова. Это дало повод Науму Айзенбергу, который стенографировал защиту в юмористических тонах, сделать такую запись: «Для доказательства того факта, что я принадлежу школе Глушкова, хотелось бы указать, что страницы моей диссертации пронумерованы точно в том же порядке, что и страницы всемирно известной монографии Виктора Михайловича «Синтез цифровых автоматов».
Иностранный отдел Академии наук никогда не выпускал меня за границу, но часто поручал мне встречать, развлекать и провожать иностранных гостей. Я соглашался, стараясь выслужиться и быть поощренным хотя бы поездкой в соцстраны. Увы… Одним из гостей был бельгиец Флорин, написавший довольно примитивную книжку по логическому синтезу, почему-то переведенную на русский. Я встретил его с женой, весьма симпатичной и неуемно экзальтированной женщиной, на Московском вокзале в Питере и перетащил их тяжеленный чемодан в Октябрьскую гостиницу, что напротив вокзала. В номере они попросили меня связаться с какими-то родственниками, живущими на Кировском проспекте, и свезти их туда. Я позвонил, заказал в номер завтрак, прождал с час, пока дама разглаживала перышки, вызвал такси. Гости скромно предоставили мне возможность расплачиваться за услуги. Мы поднялись на лифте, и родственники после горячих объятий прошли в комнаты, оставив меня в прихожей. Через пару минут вышла хозяйка и протянула мне рубль, очевидно приняв меня за таксиста. Я взял эту скудную компенсацию за свои материальные и временные траты и, погорячившись, довольно сильно хлопнул дверью. Едва я приехал на работу, как позвонили из Иностранного отдела, и растерянный голос спросил меня, куда девались Флорины. Я ответил, что они уехали к родственникам. Воцарилось долгое молчание: сотрудник переговаривался с начальником по поводу инцидента, прикрывая микрофон. Наконец, меня спросили, не знаю ли я случаем, что это за родственники. В ответ я со злорадством продиктовал их адрес. До сих пор я испытываю чувство глубокой гордости за свой поступок, внесший значительный вклад в укрепление дружбы между советским и бельгийским народами.
У меня почему-то настойчиво ныл позвонок повыше лопаток, и я отправился в академическую поликлинику. По-видимому, все врачи там были блатными, потому что лечили плохо. Зато называли больных по имени-отчеству. Меня направили в рентгеновский кабинет, где молодая симпатичная докторша (или техник — не уверен) уложила меня на стол и сделала множество снимков, поворачивая меня то на бок, то на спину, то на живот. Прикосновения были нежными, как и беседа. Проявив последний снимок, рентгенолог мягко предложила: «Леонид Яковлевич, у меня есть два билета на выставку Тутанхамона в Эрмитаж. Хотите пойти?». Указав на стол, несомненно напоминавший саркофаг, я отреагировал: «А зачем идти в Эрмитаж? Давайте здесь!». Врач поперхнулась, но после небольшой паузы призналась, что ей нравится мое чувство юмора.
После рассмотрения снимков на консилиуме меня вызвала мой терапевт доктор Кузьмина и веселым голосом поведала, что у меня все в порядке. «Что в порядке?» — спросил я. — «Спина-то болит». Тогда доктор объяснила, что болит влагалище, но боль должна скоро пройти. Услышав диагноз, я пошатнулся, и Кузьмина назидательно сказала, что так называется место позвонка, к которому прикрепляется мышца, а не то, о чем я думаю. Действительно, боли вскоре прошли.
Валера и Слава записались на прием дерматолога. Им была нужна справка для бассейна.
Валера предстал перед пожилым профессором, который предложил ему снять носки и раздвинуть пальцы ног. Валера встал по стойке смирно и, собрав всю свою волю в комок и пытааясь исключительно с ее помощью раздвинуть пальцы, зарычал, как штангист во время рывка. Но ничего не получилось, и профессор уточнил, что это можно сделать пальцами руки. Выписав справку, профессор обратился к Славе. Наученный Валериным опытом, Слава стал показывать то, что нужно, зажав в кисть носок. Профессор поинтересовался славиными должностью и ученой степенью, а потом попросил убрать носок. «Пахнет», — мотивировал он свою просьбу.
Когда я рассказываю этот случай, память немедленно вызывает ассоциацию со следующим анекдотом. Больной жалуется доктору, что у него болит между пальцами. «Какими?» — вопрошает доктор, получая ответ: «Между большими пальцами ног».
Боря Цирлин рассказывал весьма поучительную историю о пребывании в Боткинских бараках по случаю гепатита. Скучая в ожидании выписки, бывалые пациенты проинструктировали новенького, ожидавшего колоноскопию, ни в коем случае не ходить в туалет до назначенной процедуры. Можно себе представить, как в результате выглядел кабинет проктолога, сам проктолог и его сестра.
Самого Борю однажды отвезли в больницу по случаю высокой температуры. В приемном покое осмотр начали с горла, прослушали легкие и сердце, пропальпировали печень и, осмотрев в трубу прямую кишку, посоветовали ехать домой, прописав антибиотик. На Борин вопрос о диагнозе последовал неожиданный ответ. Ему сказали: «У вас ОРЗ» (острое респираторное заболевание).
Этот случай напомнил анекдот о визите эрцгерцога (заменившего убитого в Сараево) в госпиталь во время Первой мировой войны. Больные были поставлены во фрунт, и визитер спросил первого в строю:
Точно так же отвечали все остальные, кроме замыкающего, с которым диалог н есколько отличался от предыдущих:
Гурфинкель рассказывал, что однажды в больницу Склифосовского привезли бабушку, выпавшую с пятого этажа дома на Ленинградском шоссе. К удивлению врачей, никаких серьезных травм не обнаружилось, и в графе «диагноз» истории болезни появилась запись: «Ушиб всей бабушки».
Моя соседка по Стремянной улице, работавшая медсестрой в Куйбышевской больнице, рассказала два случая.
Первый. В больницу поступил больной с комплексной травмой. У него обильно текла кровь из головы и была сильно обожжена задница, прошу прощения за ненаучную терминологию. Выяснилось, что жена пострадавшего накануне вымыла унитаз бензином, а наутро больной сел на стульчак с газетой в руках и закурил. Закончив чтение, он по обыкновению бросил окурок в унитаз. Раздался сильный взрыв, и читатель ударился головой о бачок.
Второй случай. Семья купила кооперативную квартиру, и хозяин решил до переезда отциклевать полы. Стало жарко, и он разделся до трусов. В процессе заглянула жена, которая принесла нового котенка, купленного специально для новой квартиры, и убежала в гастроном. Войдя в квартиру через полчаса, она обнаружила мужа без сознания и вызвала скорую помощь. Когда санитары тащили больного в больнице по лестнице (лифты, как всегда, ремонтировались), пострадавший пришел в себя. В эту самую минуту по лестнице вниз спускался его приятель, который спросил, что случилось. Больной отвечал, что он потерял сознание во время циклевки пола, наверное потому, что его неожиданно цапнул за яйца игривый котенок. Санитары от хохота выпустили из рук носилки, и пострадавший был отправлен домой в гипсе (перелом ноги).
Не помню источника следующего эпизода, но расскажу о нем. В операционной комнате хирург готовился к несложной операции. Больному надо было удалить вросший в кожу ноготь на ноге. В результате анестезии у больного остановилось сердце, и пришлось применить дефибриллятор. От мощного разряда тело упало на пол. Его снова возложили на стол. Сердце не запускалось. Пришлось вскрыть грудную клетку и сделать открытый массаж. Наконец, появился пульс. Рентген показал, что в результате падения у больного была сломана нога. Когда больной проснулся, он увидел, что вся его грудь перебинтована и из загипсованной ноги сиротливо торчит нетронутый ноготь.
Моя карьера еще только начиналась, когда я угодил в больницу им. Ленина, причем несколько дней до этого я лежал дома с высокой температурой. Участковый врач ставила диагноз ангина. Потом вызвали знакомую доцента ГИДУВа, которая диагностировала мононуклеоз. Я пролежал там дней 30. Кололи 6 раз в день антибиотики. Особо дружеские отношения у меня возникли с молоденькой сестрой, опекавшей мое «двуногое бессилие». Ранним утром она делала мне укол через простыню, чтобы я мог выспаться, а во время обеда разрешала мне не отвлекаться от еды, и для укола мне было достаточно лишь слегка приспустить подштанники.
У меня было много посетителей. Началось с того, что подвыпившие члены гопы (гопа — неформальное название группы, в которую входил автор) стали искать меня не в регистратуре больницы, а в морге, где служитель, пересмотрев бирки на всех трупах, заявил, что Розенблюм еще не поступал. Через неделю заболел Адам (Сергеев Эдуард Владимирович — к.т.н., доцент ЛЭТИ), и в Мечниковской больнице ему не могли поставить диагноз. Сделал это Лучник (Яковлев Владимир Борисович — д.т.н., профессор ЛЭТИ, эаслуженный деятель науки и техники Российской Федерации), справившись у меня о симптомах болезни и просмотрев анализы крови. Вооруженный знаниями и белым халатом, он пришел к Адамовскому врачу и констатировал у него ту же болезнь, которая свалила меня. Вид Лучника не вызывал сомнений — его артистизм был безупречен, и анализ крови подтвердил диагноз «специалиста».
По два раза на неделю меня посещали мои регулировщики. Они спускали меня вниз и поднимали в палату часа через два, съев гостинцы на 20 месткомовских рублей и выпив выделенный специально для визита спирт. Я не принимал в этом никакого участия и был в состоянии только вяло поддерживать застольную беседу.
Традиция справлять старый Новый год в ресторане обернулась однажды неприятностью.
В веселом настроении я покидал ресторан «Москва» и записывал телефон понравившейся мне девушки, когда был переведен в партер хуком ее кавалера, который не остановился на достигнутом и ногой сломал мне нос. Кровь удалось остановить, но утром я чувствовал себя как слон, лишившийся хобота. Мне казалось, что на месте носа у меня возникла черная дыра. Приехавший продолжить вчерашний праздник Гарик Белявский свез меня в травматологический центр, а потом в больницу Гастелло. Дежуривший военный врач произвел репозицию (этот термин затем перекочевал в теорию асинхронных процессов), т.е. пальцами вдавил кости на место, причем их хруст разбудил другого врача, призвавшего делать это не так шумно. Ночью в операционной мне удалили гематому и запихали в нос метров 40 бикфордова шнура, как мне показалось.
Не успел я задремать, как кто-то разбудил меня. Неугомонный Гарик через визитера приглашал меня продолжить беседы в ресторане. Не могу сказать, чтобы это сильно меня привлекало, и я попытался отвергнуть предложение, сославшись на отсутствие у меня костюма, замененного в приемном покое больничной пижамой. Я недооценил ситуацию.
Разбудивший тут же заявил, что это не проблема — он снимет подходящий костюм у какого-нибудь жмурика, т.е. покойника. Оказалось, что этот человек служит в местном морге и хорошо знаком с Гариком, работавшим судебно-медицинским экспертом.
Вы обращали внимание, как дауны похожи друг на друга? Так вот, больных со сломанными носами точно так же можно принять за близнецов. Заплывшие физиономии с фиолетово-желтыми кругами под глазами делают лица, простите, скорее морды, типовыми. Я понял это ранним утром, когда брат выпил мой «Тройной» одеколон за милую душу.
Поспелов приехал к Варшавскому писать книгу. После обсуждения канвы они работали независимо, в параллель. Рабочий день длился часов по 14 с короткими перерывами для приема пищи, которую (как всегда, на высшем уровне) обеспечивала Наталья. По окончании дня, как уверяют соавторы, они принимали снотворное, в качестве которого выступала водка, причем доза была почти запредельной — до 0,8 литра на брата. Из-за рабочего азарта пробуждение было светлым, как само утро — головы были полны солнцем, как у шансонье Ива Монтана, а тела свежи, как у стайера Владимира Куца после первых 5 километров.
На телефонные звонки писатели не отвечали и никуда из дому не выходили. Мне удалось только однажды вклиниться в их уединение, но принять привычную для них дозу допинга я не смог.
После окончания книги соавторы приняли обычную дозу, но проснуться долго не могли, а потом мучились дурнотою, как алкоголики без ученых степеней.
Книга вышла из печати под титулом «Оркестр играет без дирижера».
Месяца через два после этого события Аня Янковская, приехавшая в Москву, зашла в книжный магазин и, к своему удивлению, увидела книжку на стенде, посвященном искусству. Другой ее экземпляр был в руках одного из посетителей магазина, человека со всклокоченными кудрями и полубезумным взглядом. Листая страницы, человек неодобрительно что-то бурчал и затем бросил книжку на стенд, громко произнеся: «Варшавский и Поспелов. Я таких лабухов даже и не знаю!».
На конференции по однородным структурам в Рязани устроители ввели новую традицию. Докладчики за полчаса до начала приглашались в оргкомитет, где им подносился стакан водки. Видимо, ко мне относились вдвойне хорошо, и вслед за водкой последовал еще стакан коньяка. Живительная влага сделала свое дело, и, начав доклад, я больше заботился об утолении жажды, чем о желании довести результаты до слушателей. С трудом ворочая языком, я все же закруглил доклад, ответил на вопросы и завалился в номере в кровать. Проспавшись, я попросил Валеру Захарова, разделявшего со мною номер, высказать свое мнение. Ответ меня озадачил. Валера сказал: «Если не было что сказать — прекрасно, если было — плоховато».
Дима написал очередную популярную книжку об искусственном интеллекте. Она была уже сверстана, когда ему позвонил цензор и попросил срочно прийти. Приветливо поздоровавшись, цензор с места в карьер спросил: «Дмитрий Александрович, Вы еврей?». «Никак нет», — отвечал Дима. — «Я из поповской семьи». «Тогда почему же Вы на первых 40 страницах книжки 27 раз упоминаете талмуд?» — последовал второй вопрос. Дима довольно пространно объяснил причины. «Хорошо», — согласился цензор. — «Я разрешаю сослаться только 5 раз. Иначе книга издана не будет».
Основной иностранный язык Д.А. (Д.А. — Дмитрий Александрович Поспелов) — немецкий. Поэтому перед намечавшейся поездкой в США он усиленно штудировал переведенный доклад под руководством Эрика Напельбаума. На конференции Д.А. около часа потел, читая доклад, и по окончании с облегчением утерся платком и стал спускаться со сцены вниз по ступенькам. Его пытался остановить председатель, предложивший слушателям задать вопросы. Д.А. опередил всех. Он сказал: «No questions!».
Дима появился в Баку после поездки в США. Мы приехали встречать его в аэропорт из Загульбы с коньяком, плескавшимся в желудках. Как только подали трап, Гаврила Боголюбов взбежал по нему и стал спрашивать каждого выходящего пассажира, как чувствует себя летевший с ним профессор Поспелов. Наконец, показался он сам. Мы были поражены. Он был в приличном костюме и даже галстуке, а в руках профессор держал кожаный портфель невероятных размеров. Все бросились обнимать Диму, и последним в очереди был Боб Овсиевич. Когда объятия кончились, у Боба оказалась основная часть галстука, а на шее вновь прибывшего — только узел. Дима с трудом сдержал набежавшую слезу.
По настоящему он заплакал позже, когда его часа в три утра вытащили из постели и на ходу на лестнице стали одевать для участия в затянувшемся застолье. Оказалось, что у него было плоховато с сердцем, и он отчаянно сопротивлялся, пугая загулявших в Загульбе друзей тем, что они могут стать виновниками его смерти.
Банкет, на который кроме школьников был приглашен весь цвет академического Баку, проходил в елейном стиле. Когда слово предоставили Поспелову, он рассказал такой анекдот.
Султан идет к одной из любимых жен в гарем вместе со своим молодым и не кастрированным слугой Гаруном. Султан на этот раз не в форме, и он постоянно заставляет слугу изменить позицию, чтобы лампа лучше освещала сцену. Результат тот же. Тогда султан предоставляет свое место Гаруну, и когда он в лучшем стиле исполняет приказание хозяина, тот удовлетворенно произносит: «Вот так надо светить!»
Утром рано мы — Дима, Витя, Захаров и я — спустились в кафе гостиницы «Рига» и заказали легкий завтрак с сосисками, кофе и взбитыми сливками. Денег не собирали: по традиции расплачивался волонтер. На этот раз им оказался Витя, которой протянул официантке 25-рублевую купюру. Дима тут же сказал ей, что сдачи не надо, и лишь титаническим усилием воли Варшавскому удалось побороть предынфарктное состояние.
Мы с Варшавским приехали отдохнуть на недельку в марте месяце в Старую Гагру. Вернее, причина была несколько другая. Виктор Ильич весьма эффективно женихался со своей будущей женой Натальей, которая была там на сборах сборной вузов страны по велосипеду. Мы сняли второй этаж домика в начале Октябрьского ущелья за фантастически малую сумму и наслаждались красотами пробуждавшейся природы по утрам и дамским обществом по вечерам. На второй день хозяева пригласили нас на семейный праздник. Возвратился домой сын хозяина, малый урковатого типа лет 25, отбывший пятилетнее заключение за участие в вооруженном ограблении. Чача и вино лились до утра, и мы поздновато отправились на пляж, встретив по дороге виновника торжества. Тот уже плелся откуда-то домой, и в руках у него болтались портупея и пистолет в кобуре. Чтобы развеять недоумение, легко читавшееся на наших лицах, урка объяснил, что устроился на работу инкассатором.
Вторую историю нам поведал Боб Овсиевич. У него был приятель, который однажды пригласил знакомую девушку на дачу в Карелии, стоявшую на берегу чудесного озера. В программе дня было катание на лодке. Все шло как нельзя лучше. Девушке очень понравилась собака, которую они взяли с собой, и собака отвечала взаимностью. Это значило, что выбор был верный. Но одно обстоятельство мучило гостеприимного хозяина. Он что-то съел несвежее накануне и страдал от газов. Удержать их не было сил. Тогда приятель схватил ружье и нажал курок, намереваясь синхронизировать выстрел с «испусканием ветров», как говорил Золя. К сожалению, ружье дало осечку, и приятель был вынужден броситься в воду и плыть к ближайшему островку, где сбросил испачканные трусы и поплыл обратно. Девушка сделала вид, что ничего не заметила. Но когда собака, последовавшая за хозяином, приплыла к лодке с трусами в пасти, терпение девушки кончилось. Прошло более года, и пара случайно встретилась в городе. Плохое быстро забывается, и приятель пригласил девушку в кино. У кавалера был насморк, и он чихнул, не успев подставить носовой платок, так что из носа повисла длинная зеленая сопля. Печальная история!
Собираясь уезжать из Гагры, мы с Варшавским купили билеты на вертолет до Адлера (билет на рейс Адлер-Ленинград был взят заранее) и пересчитали всю наличность. У нас оставалось 17 рублей 67 копеек — сумма вполне достаточная на пару часов до вертолета. Поэтому мы зашли в забегаловку на Морском вокзале Старой Гагры и заказали бутылку столового вина № 6, зелени, лаваша, по куску цыпленка и кофе. Буфетчик не стал брать деньги, сказав, что мы можем расплатиться потом. Когда все перекочевало в наши желудки, мы подошли к стойке, и буфетчик, даже не воспользовавшись огромными счетами, почесал в затылке и сказал: «С вас 17 рублей 67 копеек, дорогие!». Насладившись нашим остолбенелым молчанием и получив всю нашу наличность, он предложил нам бесплатно по пачке сигарет «Новые», которые оказались подмоченными. Интересно то, что обычно в Абхазии счет идет на целые рубли. Какой «матерый человечище»!
За несколько дней до окончания школы под Звенигородом, проводимой Владимиром Георгиевичем Лазаревым, нам (Поспелову, Варшавскому и мне) была дана установка подготовиться к банкету и выдана соответствующая сумма. Съездив в районный центр, мы уставили один из номеров бутылками. Когда Лазарев увидел занимаемую ими площадь, он пришел в ужас. При этом оказалось, что мы должны были закупить на отведенную сумму не только алкогольные напитки, но и деликатесы. Но обратного пути не было, и Лазарев приказал убрать половину запасов. Этим мы усердно занимались все оставшееся до банкета время. Уверяю вас, что задание было выполнено.
Недавно Вадим Стефанюк напомнил мне, что после первого тоста Лазарев предоставил слово мне. Речь была лаконичной: «Я весьма часто и с удовольствием посещаю многочисленные школы, симпозиумы и конференции, но, заметьте, редко выступаю с докладами. Предлагаю выпить за научную добросовестность!».
В поселке Мозжинка под Звенигородом, где Сталин построил после войны дачи для академиков, было несколько освобожденных покинувших этот мир академиками домиков, где обычно располагались участники Гавриловских школ.
Готовясь к предстоящему банкету, мы попросили М.А. Гаврилова заказать в распределителе, обслуживающем академиков и членов-корреспондентов, водку «Кубанскую». Единственным мотивом выбора была старая цена этого продукта на фоне вздорожания остальных продуктов того же назначения и качества. МАГ согласился и тут же позвонил по телефону. Работница распределителя подготовилась к записи, но была страшно удивлена, когда услышала, что член-корреспондент заказал два ящика «Кубанской» и этим ограничился. Поскольку МАГ ничего не сказал о банкете, в Мозжинке распространились слухи об алкоголизме уважаемого ученого.
Однажды вечером мы возвращались в свой домик из другого, и за нами увязался пес. Устав от его тявканья, Боб Овсиевич шуганул собаку, но проходящая мимо пожилая дама укоризненно предупредила: «Милые мои, нельзя так. Ведь это брат собаки академика Цыцина!».