На семинаре «Чему и как учить педагогов», проходившем 24, 25 октября 2019 года в Санкт-Петербургской Академии постдипломного педагогического образования директор центра проектного и цифрового развития образования в Институте прикладных экономических исследований РАНХиГС Павел Рабинович заявил: «Если профессор воспитал гениального аспиранта и тот остался на кафедре, то это считается достижением. Но это – преступление. Это – инбридинг. Это ведет к застою. Надо, чтобы выпускник перешел в другой университет, чтобы произошло перекрестное опыление. Иначе – вырождение неизбежно».
На это участвовавший в обсуждении этого высказывания в Facebook директор «Лекториума» Яков Сомов написал: «А что на это скажет уважаемый Анатолий Шалыто?». Прекрасный педагог из Лаборатории непрерывного математического образования Анатолий Шперх ответил Якову: «Я побоялся его тегнуть, хотя думал ровно про него».
Они, конечно, знали мою точку зрения по этому вопросу, которая во мне только укрепляется, и поэтому я, естественно, при обсуждении в сети ответил и не раз, а по мотивам этих ответов был написан этот текст.
Сначала я образовался, хотя и догадывался о смысле слова «инбридинг»: «Это скрещивание близкородственных форм в пределах одной популяции животных или растений».
Потом я вспомнил, что меня при высказывании неоднозначных утверждений учили добавлять слова: «по-моему мнению». Это сразу изменяет отношение к говорящему и сказанному, и поэтому часто даже не требует ответа. Я и сам часто грешу этим, «согрешил» и Павел. Поэтому пришлось отвечать, тем более, что двое уважаемых мною людей заинтересовались моим мнением.
Для начала я задал риторический вопрос: «Понятие «Научная школа», использование которого было характерно для русской и советской науки, устранено? Д.Ф. Егоров, Н.Н.Лузин, П.Л. Чебышёв и Г.И. Будкер, например, со своими научными школами устарели?
Я задал этот вопрос, так как, по моему мнению, мобильность (ее называют «академической») не дает возможности образовываться и сохраняться научным школам. Да и какая может сформироваться научная школа, если все должны с детства двигаться: одна, вторая и третья школы, бакалавриат в одном месте, магистратура (если в нее идут) – в другом, аспирантура – где-то там, куда примут, в постдоки надо снова куда-то переходить, после этого надо снова «опыляться» до полного профессора где-то на новом месте, а последнюю должность, если и можно будет получить, то, скорее всего, там, где еще не был. Бывают, что после PhD-диссертации человек никуда не переходит, но это скорее исключение, которое только подтверждает правило.
А теперь для обоснования сказанного приведу фамилии тех, кто входил в научные школы перечисленных выше выдающихся ученых – великие школы, для того, кто понимает.
Ученики Егорова: Н.Н. Лузин, П.С. Александров, И.Г. Петровский, И.И. Привалов, В.В. Степанов, В.В. Голубев, Л.Н. Сретенский, Д.Е. Меньшов.
Ученики Лузина – создателя московской математической школы: М.А. Айзерман, Н.К. Бари, В.И. Гливенко, Л.В. Келдыш, А.Н. Колмогоров, А.С. Кронрод, М.А. Лаврентьев, Л.А. Люстерник, А.А. Ляпунов, В.В. Немыцкий, П.С. Новиков, М.Я. Суслин, П.С. Урынсон, А.Я. Хинчин, Л.Г. Шнирельман.
Кстати, М. А. Лаврентьев «породил» М.В. Келдыша, а А. Н. Колмогоров – В.И. Арнольда.
Ученики Чебышёва – основоположника петербургской математической школы: А.В. Васильев, Д.А. Граве, Е.И. Золотарев, А.Н. Коркин, Д.А. Лачинов, А.М. Ляпунов, А.А. Марков (старший), К.А. Поссе, И.Л. Пташицкий, П.О. Сомов, Ю.В. Сохоцкий, М.А. Тихомандрицкий.
Ученики Маркова (старшего): А.С. Безикович, Н.М. Гюнтер, В.Ф. Каган, Я.Д. Тамаркин, Я.В. Успенский, Г.Ф. Вороной.
А как Вам такая фраза: «Многочисленные ученики А. А. Маркова (младшего) и ученики его учеников неуклонно расширяют круг исследований на заложенном им фундаменте. Среди его учеников
А.Г. Драгалин, Б.А. Кушнер, Н.М. Нагорный, Г.С. Цейтин, Н.А. Шанин».
Учениками Г.И. Будкера были А.Н. Скринский и Э.П. Кругляков и многие, кто еще, а его учителями – И.Е. Тамм и И.В. Курчатов!
И кто из них куда ушел или уехал? Я, например, знаю только про Цейтина, а также о том, что Арнольд в немолодом возрасте часто жил во Франции. Но их отъезды не были связаны с тем, что их беспокоил инбридинг. Была еще тьма и других научных школ, в том числе и великих, как у Абрама Федоровича Иоффе.
Организация научных школ была вещью опасной – травили и Егорова, и Лузина, так как несколько «школьников» по мнению начальства могли организовать какой-нибудь заговор, но это не повод от них отказываться, и эти ученые вошли в историю как основоположники Российской математической школы, и ее дух не удается вытравить до сих пор, как бы кто не старался, размывая ее, например, академической мобильностью.
В подтверждение своих слов Рабинович написал: «Без мобильности все может быть прекрасно с точностью до понимания терминов «успешный», «опыт», «традиции» и целей: «воспроизводство» или «развитие». Для развития нужны новые (внешние) идеи, взгляды, традиции, мнения, нормы и т.д.».
На это я задал вопрос: «А какие традиции порождают мобильность – перемещаться дальше?»
Потом я заметил, что сказанное Павлом относится к перечисленным выше ученым – все они, в частности, успешны, но практически все и всю жизнь оставались на одном месте или, по крайней мере, в одной стране!
А еще я хочу заметить, что весь мир считает, что самое крутое место на земле для математиков несколько десятилетий находилось на 13-15 этажах МГУ, на которых читалось и проводилось около шестисот спецкурсов и семинаров. При этом, кроме академиков, которые иногда ездили на конференции за рубеж, никто заграницу не ездил и никого инбридинга не наступало.
А потом «ворота открылись» и мобильность началась, но в основном в одну сторону – ученые из страны стали вымываться, научные школы исчезать, а что появилось взамен: в большинстве случаев – ничего. Дело дошло до того, что в 2019 году в рейтинге THE по CS наш университет занял 74 место в мире, а МГУ «выпал» из сотни...
Теперь приведу еще один пример того, к чему приводят отъезды. Был у нас в стране выдающийся математик Л.Д. Фаддеев. У него была знаменитая школа по математической физике, в которой только докторов наук было пятнадцать. Когда «народ поехал», уехали и они все. За ними на три года по гранту уезжал в Германию и сам основатель школы. Грант закончился, и он вернулся на «развалины», потому что ученики уехали не по грантам, а на постоянную работу. Теперь Людвиг Дмитриевич скончался... В общем, «А» и «Б» сидели на трубе. «А» – упала, «Б» – пропала. Что осталось на трубе?» Ничего не осталось... Вот Вам и «идеи, взгляды, традиции, мнения, нормы», возникающие в результате «мобильности».
Хочу заметить, что у нас мобильность была и при советской власти. Нужен пример. Приведу. В ЛЭТИ, где я учился, был выдающийся профессор Владимир Андреевич Тимофеев, который в свое время ходил к Ленину, чтобы не закрыли вуз, потом он одновременно был проректором по учебной и научной работе и, по-моему, еще почему-то, затем его приговорили к расстрелу, но заменили на 10 лет лагерей, после этого он вернулся в родной вуз. В весьма преклонном возрасте Владимир Андреевич очень гордился своими трудами, которые выходили у него ... в провинциальных вузах в соавторстве с учениками. Он рассказывал мне, что хотел поступить с ними «неправильно», как стараюсь делать и я – оставить на кафедре, но руководство уже тогда понимало ценность академической мобильности, но не для всех, а только для тех, кто имел не тот «пятый» пункт. В то время профессор страдал, что терял их, а на старости лет – радовался, что может поехать к ним в Рязань или Пермь, например.
Когда я начал знакомиться с мнением Рабиновича по рассматриваемому вопросу, то так как в посте не было указано его место работы, я подумал, что он из Гарварда или МТИ, например. Если бы это было так, то он мог быть уверен, что на места уехавших со всего мира бросятся не менее сильные ребята, чтобы «свято место не пустовало» и чтобы кто-то на высоком уровне осуществлял вместо уехавших преподавательскую и научную деятельность, тем самым осуществилось бы то «перекрестное опыление», о котором говорил Павел.
Правда, непонятно, кого они будут «опылять», если предыдущие уже «улетят опылять других»? С 65 лет по миру могут начать перемещаться и профессора, к которым раньше «летела» молодежь. А как с формированием научных школ в этих условиях? Или они, все-таки, рудимент, особенно для наших молодых современников?
Оказалось же, что Павел работает не там, а в российском вузе, хотя и известном, но вряд ли таком, что если оттуда по-настоящему талантливый человек уедет, то его место сразу займет другой «богатырь». После этого я написал Павлу: «Так вот, в Гарвард или МТИ таланты вместо уехавших приедут, а к Вам – не уверен. У нас в рамках Программы обеспечения конкурентоспособности российских вузов «5 в 100» есть возможность приглашать феллоу за хорошие по вузовским понятиям деньги. А как с этим обстоит у Вас, и что будем делать мы, когда Программа закончится? «Цирк уедет, а клоуны разбегутся»?
В этом разговоре необходимо помнить, что представление о том, что такое «талант» у всех разное: в каждом вузе свое – это видно по издаваемым в них газетам. В каждой из газете есть статьи о местных талантах, но если внимательно присмотреться, то эти таланты в большинстве случаев только так называются, потому что каждому вузу их надо иметь.
Приведу пример на эту тему. Геннадий Короткевич, по-моему мнению, не талант, а гений. Есть люди, которым это моя характеристика Геннадия не нравится – очень молод и что такого сделал? Так вот, после его бесчисленных побед на мировом уровне в школьном возрасте, он стал чемпионом мира среди студентов в составе команды Университета ИТМО. В следующем году он решил в этом соревновании не участвовать, но выиграл четыре всемирных индивидуальных соревнования, в каждом из которых на предварительной стадии участвуют десятки тысяч человек. Я с нашим деканом В.Г. Парфеновым назвали это «Большим шлемом программирования» по аналогии с теннисом.
После это я написал о Гене статью и отправил ее в газету, которая выходит массовым тиражом и бесплатно раздается в метро Санкт-Петербурга. Ее опубликовали, но как: всю первую страницу занимал главный городской талант – кандидат в мастера вратарь «Зенита» Юрий Лодыгин, а статье о Гене нашлось место где-то значительно «глубже», наряду со статьями о «талантах» из других вузов. Так вот, заместить эти «таланты» весьма просто, а вот заменить Гену, если бы он уехал – невозможно. Кстати, Лодыгин, видимо по совету Павла :-), поехал нести «доброе и вечное» в турецкий клуб «Газиантеп». Вы слышали о таком? Мне не приходилось...
Я, конечно, ретроград, но не настолько, как некоторые обо мне думают. Естественно, я не против «езды», но это должны быть двойные или совместные аспирантуры, а публикации – с двойными аффилиациями. Мы всеми силами стараемся поступать так – за год PhD-диссертации за границей с нашей кафедры защитили трое. Такие аспирантуры получаются далеко не всегда (иностранные университеты, особенно частные, не хотят создавать их), но это не исключает того, что наши аспиранты могут «сидеть» там, но работать при этом не только на них, но и на нас!
А еще многие из них должны возвращаться, что не очень характерно для наших, так как иначе все это для кафедры, университета и страны бессмысленно... Если так не происходит, то «Иванов, не помнящих родства» нам и без ученых хватит.
Кстати, так «патриотично» поступают все мегагранщики, приезжающие только на некоторое время работать в Россию, и ни один из них пока не «уподобился» Леонарду Эйлеру, который приехал в нашу страну, потому что только здесь в то время (1726 год) можно было заниматься наукой без преподавания, пробыл 15 (!) лет, потом уехал на 25, а затем провел в России еще 17 лет до самой своей смерти, и поэтому он похоронен в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге.
А еще я ничего не слышал про взаимную «езду» из одного КБ в другое. Например, из Сухого и МиГа в Боинг и Эйрбас и обратно. Совместная работа Сухого с Боингом на Суперджет-100 была, но не более того, и то это было другое время. Да я не слышал, чтобы и в двух последних компаниях существовало бы взаимное «опыление» (очень неудобные кресла в Боингах и нормальные в Эйрбасах, например). Или оно нужно только в науке, а при проектировании сложнейших технических систем в нем нет необходимости? Видимо, потребность есть, но как-то без мобильности обходятся...
А теперь я расскажу как можно быть в тренде мировой науки, никуда не уезжая из родного университета. В 2016 году компания «Филип Моррис» выделила деньги на пять больших грантов, протяженностью в три года на научные исследования, что было названо «Феллоу Сколково по системной биологии». При этом победители могли оставаться там, где работают: здесь нет и не было принудительной мобильности.
Получить этот грант очень трудно, так как в «приемную комиссию» входят, например, Михаил Гельфанд и Константин Северинов. Так вот, в 2017 году нам надо было «удержать» на кафедре Лешу Сергушичева, который работает и публикуется с ведущими учеными мира в этой области. Победа в Сколково упростило решение этой задачи.
А в 2019 году произошло следующее. Наш выпускник Костя Зайцев проводил исследования в одном из американских университетов, но потом поступил неосторожно – выехал в Россию. Когда он захотел вернуться назад, с визой возникли большие проблемы. Прошло достаточно много времени, и Леша сказал мне, что Костя собирается в Германию... Я спросил Алексея знает ли он кого-то из ученых в этой области в Германии, и услышал ответ: «Нет». После этого я предположил, что Костя может попасть к профессору, которому абсолютно наплевать на Лешу и на Университет ИТМО. Леша сказал, что это вполне вероятно, и услышал от меня простой вопрос: «А какой прок нам тогда от этого?» Все детали этого разговора я опускаю, но в конце он спросил: «А что делать?». Мой ответ снова был прост: «Думать».
И они придумали: Костя выиграл грант в Сколково, и 28 мая был вызван туда на награждение, о чем писала газета «Коммерсант». Итак, Костя может три года ни от кого не зависеть, оставаться в нашем коллективе с очень сильными сотрудниками и студентами, проводить исследования, с теми людьми, с кем работал раньше, а совместно с Лешой Сергушичевым и их другом и коллегой Максимом Артемовым из Университета Вашингтона в Сент-Луисе организовывать школы и семинары по биоинформатике и системной биологии в России и других странах.
А еще они общаются с Марком Дейли (Mark Daly (scientist)), у которого еще недавно был девяносто шестой индекс Хирша в истории человечества, а теперь и еще выше. У Марка в лаборатории Broad Institute of MIT and Harvard работают брат Максима – Никита и наш аспирант Саша Лобода.
После «сохранения» у нас Кости, я похвастался этим одному человеку, который сказал, что здесь нет моей заслуги, а все сделал Леша. Кстати, он, как Павел, не стал говорить, что всех толковых надо отпускать на «свободу», а самим оставаться с голой ... Я транслировал мнение этого человека Алексею, который ответил так: «Мы называете меня великим русским ученым, так вот – великим ученым я, возможно, стал бы и без Вас, но русским и в этой области, только благодаря Вам!». При этом важно отметить, что Леша родился в Вологде...
Интересно, Павел и после изложенного думает, что оставшись с нами Леша, Костя и Саша подвергаются инбридингу? Как сказал бы любой прапорщик: «Сначала изучи матчасть и только потом говори и действуй». Это относится и к Павлу Рабиновичу, которому я благодарен за то, что этот текст появился.
26.10.2019, http://d-russia.ru/mobilnost-ili-nauchnye-shkoly.html.
P.S. А тем временем историк и искусствовед Юрий Соколов пишет: «Особой разницы между научными школами питерского и московского университетов теперь нет. Потому, что нет людей уровня Панченко и Лихачева, вокруг которых собирались ученики, но в Петербурге пока еще есть хранители остатков памяти. Зачем они сохраняют все это? Чтобы когда-нибудь кому-нибудь передать. Это, в некотором смысле, миссия, которая заставляет их проводить семинары, читать лекции, устраивать выставки и вообще делать хоть что-нибудь. Потому что если и этого не делать, то еще чуть-чуть – и все растает, словно мираж». Вокруг меня дело обстоит лучше...
P.S.S. И еще. Ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге Вадим Волков считает, что «даже после развития цифровых образовательных платформ, дистанционно передать принадлежность к научной школе и социальные связи будет по-прежнему невозможно, так как учеба не сводится к передаче некоторого объема информации или чтению книг. Она предполагает передачу опыта и неформализуемого компонента, лежащего в основе научной традиции. Знание-«что» можно передать дистанционно, но знание-«как» – нельзя, как невозможно передать принадлежность к научной школе, не разделив с ней часть жизни». При этом Волков отмечает, что «прослушивание всех курсов в Стэнфорде (на созданной профессорами этого же университета платформе Coursera) по какой-либо программе и близко не даст эффекта от той же программы, пройденной на кампусе, так как нельзя сформировать уверенность в себе и дружеские связи, а также создать соревновательный стресс и все то, что предопределяет жизненный успех.
В заключение отмечу, что если многие молодые люди до сих пор считали, что главное в развитии науки не научные школы, а мобильность, то я думаю, что после пандемии мир изменится, и развитие научных школ, характерное для «предыдущей» России и СССР, вновь обретет свое достойное место, как, впрочем, и наставничество!