Восьмого апреля 1974 года я ехал в троллейбусе на работу. Там я встретил заместителя директора нашего института М.М. Никитичева, который спросил меня, почему я не тороплюсь, ведь вчера вечером произошла авария в метро, и наше здание рухнуло!
Когда я подошел к зданию, то ничего страшного не увидел — была только, как мне показалось, небольшая трещина.
Однако внутрь нас не пустили, а через несколько минут вышел Генеральный директор О.П. Демченко и сообщил, что сегодняшний день будет нерабочим. Он попросил начальников остаться, а всем остальным сказал, что они свободны. В силу того, что на первый взгляд ничего особенного не случилось, меня никто не просил остаться, а день выдался свободным, я пошел … в Публичную библиотеку.
На следующее утро я пришел на работу и встретил В.Л. Артюхова, который спросил:
— А куда вчера Вы делись?
Я ответил, что он же знает, что нас отпустили.
— Больше их слушайте, — сказал Артюхов и поведал мне такую историю.
После ухода большинства сотрудников оставшихся начальников пустили спасать социалистическое имущество. Артюхов поднялся на пятый этаж и вошел в зал, в котором мы сидели. Он понимал важность для нашей научной работы папок, лежавших в шкафу, стоявшем рядом с дверьми. Поэтому Валерий Леонидович схватил некоторые из папок, но только с ними «появляться на людях» было не этично, и он, украсив папки рулонами чертежей, спустился вниз. Повторив эту процедуру несколько раз, Артюхов очистил шкаф и вынес довольно много чертежей.
Валерий Леонидович знал, что особую ценность для нас, а для меня в первую очередь, представляют бумаги, находившиеся в моем столе, который располагался рядом с его столом. Однако, когда Артюхов сделал несколько шагов в направлении столов, пол под ним закачался, и он повернул обратно, захватив по пути пишущую машинку, с которой благополучно и спустился.
Через пару минут в здании произошла катастрофа: перекрытия пятого этажа оказались на четвертом, перекрытия четвертого этажа — на третьем и т.д. Однако, наши столы остались стоять на полу, но, правда, под ними не было балок.
— Папки из шкафа находятся в комитете комсомола. Я их отнес туда,- сказал Артюхов.
Это было очень хорошо, но материалы диссертации находились в столе, к которому, как я понял, доступа нет и, скорее всего, не будет.
У меня дома не было ни листочка полезных материалов, так как из двух мест — дом или работа, я выбрал более охраняемое и … ошибся.
Молодежи, наверное, такое сразу и не понять, так как, по их мнению, резервные копии таких материалов, естественно, должны были сохраняться на электронных носителях. При этом сегодня уже трудно представить, что кроме как на больших машинах (мейнфреймах), к которым практически не было доступа, таких носителей тогда (для меня еще совсем недавно) нигде не было!
Вечером я пришел домой. Чем заниматься — не ясно, так как восстанавливать материалы, лежавшие в столе, странно: во-первых, это не просто, а во-вторых, вдруг их удастся спасти. Первый раз в жизни я понял, что значит, когда болит сердце.
На следующее утро нам предложили принять участие в спасении социалистического имущества, так как основная лестница в здании сохранилась.
Мы расписались в журнале о том, что идем в помещение повышенной опасности, надели каски и пошли в здание. Поднявшись на пятый этаж, я увидел идиллическую картину — передо мной на расстоянии примерно 25 метров стоял стол с диссертацией, но между нами (мной и столом) была пустота (почти по В. Пелевину — «Шалыто и Пустота»), а сам стол, как я уже сказал, стоял на полу без балок под ним.
Мы начали выносить имущество, находящееся до провала, так как это было сравнительно безопасно.
Естественно, я фантазировал, как подобраться к моему столу, который стоял у окна. Одна из фантазий состояла в том, чтобы с лестницы пожарной машины добраться до стола, но где взять пожарную машину на режимном предприятии, на котором нет пожара, я, естественно, не знал.
Проходили дни. Мы выносили и выносили имущество. Я ходил с мешком, чтобы при первой возможности наполнить его содержимым стола, а в кармане носил весьма большую по тем временам сумму в 200 рублей, которую хотел дать спасителю моей диссертации. Однако, во-первых, было не ясно как к ней подобраться, а во-вторых, очень не хотелось садиться в тюрьму в случае, если бы удалось «втихаря» кого-либо уговорить сходить за диссертацией, ф с ним бы при этом произошел несчастный случай.
Артюхов сделал свое дело и мог шутить. Он утверждал, что изложен- ное произошло потому, что я не слушал Поэта, который говорил, что «быть знаменитым некрасиво» и что «не надо заводить архивов».
Когда сказали, что к 1-му Мая здание, по крайней мере, частично, обрушат, Артюхов заметил, что метростроевцы тоже люди, и им тоже необходимо иметь материалы для диссертаций.
Мне, однако, было не до шуток, хотя, видимо, Артюхов, по большому счету, был прав.
Числа пятнадцатого появилась Надежда. Выяснилось, что сохранилась также лестница с другой стороны провала. Поэтому для укрепления здания наше Руководство обратилось в Метрострой. Пришли их рабочие для уста- новки распорок «пол — потолок». Делать только это им, видимо, было скучно, и они начали «шарить» по столам.
Об этом стало известно, и наши создали рабочий патруль, который должен был следить за метростроевцами.
После того, как рабочие стали ходить по противоположной стороне здания, один из них сводил туда нашего начальника - Л.М. Фишмана, у которого в сейфе лежал партбилет. Все знали, что партбилет — это святое, и тут уже говорить о риске для жизни не приходилось.
В силу того, что этот сейф стоял недалеко от моего стола, теоретически путь к диссертации был открыт. Оставалось осуществить это на практике в условиях цейтнота и при указанных выше ограничениях.
Я сам стал проситься сходить туда, но получил ответ, что по «Голосу Америки» передали, что жертв нет, и наши руководители сделают все, что в их силах, чтобы не подвести эту «уважаемую» радиостанцию. Кроме того, мне сказали, что если моей маме принести мой труп и мою диссертацию, то вряд ли ей это понравится. При этом на лицах окружающих можно было «прочитать», что если я не защищу диссертацию, то они не сильно расстроятся.
Я продолжал ходить с мешком и деньгами. Цейтнот усиливался, и я был очень грустным.
Однажды меня увидел знакомый рабочий, который входил в состав патруля. Еще будучи студентом я проходил практику в его бригаде. Практика состояла в том, чтобы из километров неэкранированного кабеля методом «запихивания» в оплетку (кусками метров по пятьдесят) сделать столько же километров экранированного кабеля! Это было незабываемое и весьма странное занятие, как, впрочем, и многие другие дела, которыми приходилось заниматься за долгие годы работы.
Тогда, получив свою первую зарплату, я «проставился» и в присутствии бригады в первый и последний раз в жизни выпил стакан водки и так (глоток — закуска, глоток — закуска и т.д.), что они меня спросили:
— Ты алкоголик или пить не умеешь?
И вот подходит ко мне этот рабочий и при всех (!!!) спрашивает:
— Ты что стоишь такой грустный и с мешком?
Я кратко рассказал ему свою историю. После этого он спросил:
— Показать стол можешь?
— Конечно, — сказал я.
Кто-то из моих коллег отметил, что ходить туда нельзя.
На это мой Спасатель (очень хочется написать Спаситель, но я воздержусь) ответил, что ему можно, и показал повязку, которую носили патрульные.
Мы поднялись на пятый этаж, и с этой стороны провала я показал на мой стол.
Взяв мешок, Спасатель пошел на противоположную сторону здания и очень быстро принес мешок, наполненный моими, как он выразился, бумажками. Оказывается, все так просто!
После этого я, естественно, спросил:
— Сколько с меня?
Этот вопрос его сильно удивил, и он ответил:
— Дай на маленькую!
Я дал в 15 раз больше, но мог увеличить вознаграждение еще раз в десять, но не сделал этого, так как Спасатель этого бы не понял — он точно знал цену содеянного.
После этого я стал психологически безопасен, и мне предложили пойти спасать имущество на той стороне провала, на которую еще полчаса назад ни при каких условиях меня не пускали, понимая, что за общественную собственность я не буду рисковать жизнью.
Я сходил туда несколько раз и попрощался с этим зданием, которое действительно частично обрушили к Празднику.
Видимо, я в большом долгу перед метростроевцами, так как, все-таки, по спасенным материалам защитил диссертацию, а они нет.
А вот как об этом пишет в своих воспоминаниях (http://is.ifmo.ru, раздел «Беллетристика») мой друг Л.Я. Розенблюм, слышавший от меня эту историю около 30 лет назад: «Спрошу у ученых, сколько стоит кандидатс- кая диссертация? Не угадаете! Когда вследствие аварии на станции метро «Площадь Мужества» рухнули стены стоявшего неподалеку одного из зданий ЦНИИ «Аврора», то Толя лишился единственного экземпляра рукописи диссертации, запертой в ящике стола, хорошо видимого снаружи ввиду отсутствии стены. Толя полез бы достать плоды своего кропотливого труда, но милиция никого не подпускала к остаткам здания. Один из членов рабочего патруля спросил Толю, о чем он грустит. Узнав причину, он рискуя жизнью, достал рукопись. На вопрос Толи: «Что с меня?, рабочий сильно удивился и сказал: „Дай на маленькую!“».
Как говорится: «Все хорошо, что хорошо кончается!»
Выше вы узнали, что диссертация может стоить одну маленькую (для молодежи — 250 миллилитров водки).
Не менее актуален и другой вопрос: сколько могут стоить две маленькие.
После того как 8 апреля 1974 года «Аврора» провалилась«- в одном из зданий на площади Мужества рухнули перекрытия из-за прорыва в метро подводной реки, нас перевели работать на Суворовский проспект.
22 апреля, в Ленинский субботник, работа по обустройству на новом месте кипела. Перед обедом нашего начальника сектора В.Л. Артюхова вызвал начальник отдела Л.М. Фишман.
Наступил обед. Женщины накрыли стол, а так как обед был не простой, а праздничный, — украсили его двумя маленькими!
И в это время открывается дверь — и в ней появляется не Артюхов, а Генеральный директор О.П. Демченко со всей своей «свитой», включав- шей, естественно, и секретаря парткома Н.Б. Афанасьева. Они хотели посмотреть, как идут дела, и поздравить народ с праздником.
Однако вместо трудового подъема Демченко увидел нечто ужасное: на столе стояли две маленькие. Увидев такое (!), он с большим удивлением спросил:
— Да никак у вас водка?
Одна из наших сотрудниц (Жанна Южанинова) пыталась вступить в дискуссию с директором и с большим задором сказала, что сегодня праздник, а сейчас и вовсе — обед.
Однако Демченко почему-то не стал с ней дискутировать. Он выглянул в коридор и, взглянув на табличку с фамилией начальника сектора, сказал:
— Товарищ Артюхов отстранен от занимаемой должности!
Видели бы Вы в этот момент лица, не только наши, но и всех окружающих.
А в это время Артюхов подходит к «своей» комнате. Видит гостей у входа, здоровается с ними и вдруг слышит из уст Генерального директора весьма неожиданные для него слова:
— Товарищ Артюхов, Вы отстранены от занимаемой должности!
Новая немая сцена. И как сказали бы сегодня студенты: Гоголь отдыхает.
Гости удалились, а отстраненный от должности (и еще не понимающий за что) «хозяин» вошел в комнату. Он сразу все понял, резко покраснел и сказал:
— Уберите.
После этого он сел есть салат, не сказав никому ни слова осуждения!
Через час уже многие в институте знали о случившемся. Соболезно- вания сводились к тому, что все, естественно, пьют, но как же можно не закрывать двери!
В силу того, что Артюхов был хорошим человеком, начальником и ученым, а описанное нарушение таковым в народе не считалось, его не уволили, а перевели из начальников сектора в ведущие инженеры сначала на три месяца, а затем наказание сократили до двух месяцев. При этом разницы в зарплате за это весьма небольшое время могло бы хватить на более чем 300 (!) маленьких — в то время кандидатам наук хорошо платили, рубль был дорогой, водка стоила дешево, а мы были молодыми!
У меня был друг Геннадий Александрович Копейкин, который наряду с В.Л. Артюховым и Л.Я. Розенблюмом очень сильно повлиял на мое научное развитие.
Гена всегда очень торопился (может быть он чувствовал, что ему судьба отвела сравнительно мало времени).
Однажды мы с ним писали статью. Написав первую редакцию, я, в своей манере, начал ее переписывать, что не одобрил Гена, который сказал:
— Переписывать не надо. И так все хорошо. Я побежал!
Пытаясь его остановить, я сказал, что Лев Толстой переписывал и значительно большие произведения и причем не по одному разу. На это Гена резонно ответил:
— Я же не Лев Толстой!
И убежал…
Однажды, будучи в командировке в Москве, мы с Геной остановились у одного общего приятеля в однокомнатной квартире. Засидевшись за полночь и выпив, мы легли с ним спать валетом в одну кровать (за неимением второй).
Ночью я проснулся от сильного шума на кухне. Гены в кровати не было.
Через некоторое время, хромая, пришел Гена.
На мой вопрос о том, что случилось, он ответил:
— Пошел на кухню попить. Потом что-то упало. Оглянулся: это я упал.
В 1972 году Гена, будучи ведущим инженером, защитил кандидатскую диссертацию в Совете при ЦНИИ «Аврора». После защиты он меня познакомил с двумя известными учеными: руководителем — профессором Ивери Варламовичем Прангишвили, тогда заместителем директора Института проблем управления АН СССР, и оппонентом — профессором Владимиром Георгиевичем Лазаревым, заведующим лабораторией Института проблем передачи информации РАН. Это в дальнейшем мне сильно помогло в научной жизни. В частности, мое первое авторское свидетельство было получено в 1974 году в соавторстве с Ивери Варламовичем.
В то время в научно-исследовательских институтах на инженерных должностях не платили надбавку за степень, и для повышения оклада необходимо было занимать научную должность, например, старшего научного сотрудника.
В том отделе, где Гена работал, под него сравнительно долго не объявляли конкурс на указанную должность, и он перешел в комплексный отдел, в котором начальник отдела — Андрей Ильич Мильский — обещал Гене «вожделенную» должность.
Однако, «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».
Андрей Ильич дал Гене одно задание. Он его сделал. Дал второе. И его Гена сделал. И пошло, и поехало.
Как-то раз Гена зашел к Андрею Ильичу, и тот сказал:
— Геннадий Александрович! Вы уже очень близки к цели. Еще одна работа, и мы объявляем конкурс.
На что Гена ответил:
— Андрей Ильич! Вы даже не знаете, насколько я близок к этой должности!
И протянул заявление об увольнении. Он уходил на должность доцента в Институт повышения квалификации (ИПК) руководящих работников и специалистов судостроительной промышленности, в котором уже много лет работал по совместительству. Должность и звание доцента в вузе были эквивалентны должности и званию старшего научного сотрудника в НИИ.
Это оказалось полезным и для меня, и для Валерия Леонидовича Артюхова. Мы много лет с ним проработали по совместительству в ИПК и, в конце концов, получили там звания доцентов. В дальнейшем звание профессора В.Л. Артюхов получил за подготовку научных кадров в ЦНИИ «Аврора», а я совсем неожиданно для себя — в Институте точной механики и оптики, в котором не учился и не защищался, но с 1998 года стал работать по совместительству.
С доктором технических наук А.И. Мильским я по настоящему познакомился при подготовке конференции молодых специалистов ЦНИИ «Аврора», на которой он был председателем организационного комитета, а я, будучи молодым специалистом, — одним из членов этого комитета.
Было много организационных дел, за которыми Андрей Ильич внимательно наблюдал и помогал решать возникающие проблемы.
Как и на любой конференции, главным является первое пленарное заседание, так как на нем обычно на некоторое время появляется Начальство.
Поэтому к выбору докладчиков на пленарном заседании всегда подходят ответственно. Также поступил и Андрей Ильич. При этом повезло и мне — мой доклад был поставлен третьим.
Действительно, на пленарное заседание пришло много начальников во главе с Генеральным директором, профессором Олегом Павловичем Демченко.
И конференция началась. Первый доклад прошел нормально, и был объявлен небольшой перерыв для смены плакатов. И вдруг меня подзывает Мильский и говорит:
— Следующим выступаешь ты, потому что после второго доклада Демченко уедет, и дальнейшие выступления будут «бессмысленными».
Я выступил. Демченко мне задал пару вопросов, и начальство меня узнало, выделив среди сотен молодых специалистов Института.
Действительно, после второго доклада Демченко уехал, а зал после этого почти опустел, и выступать стало, как выразился Мильский, бессмысленно.
После такого, иначе, как с благодарностью, я Андрея Ильича не вспоминаю.
Еще одно незабываемое событие в моей жизни связано с Андреем Ильичом.
Однажды в коридоре здания ЦНИИ «Аврора» на Суворовском проспекте я и В.Л. Артюхов встретили Андрея Ильича и поздоровались с ним.
Он остановился и спросил Артюхова:
— Валерий Леонидович, чем Вы занимаетесь?
Вопрос был риторический, так как Мильский, являясь начальником комплексного отдела, несомненно знал, чем занимается Артюхов и у кого он работает.
Поэтому Валерий Леонидович спросил:
— Андрей Ильич, а что, собственно, надо?
И я услышал ответ, который я никогда не слышал ни до, ни после этого разговора:
— Мозги нужны! — сказал Мильский.
Вот такая чистая и абстрактная субстанция, как мозги, понадобились, и не паталогоанатому, а советскому начальнику отдела!
Мы сильно удивились постановке вопроса, но разговор на этом закончился, и было ясно, что он со временем продолжится.
Косвенное продолжение этого разговора состоялось на защите моей кандидатской диссертации. О.П. Демченко, который был председателем диссертационного совета, уехал в командировку, и защиту вел его заместитель — А.И. Мильский. После объявления результатов голосования он меня поздравил и неожиданно и весьма громко сказал:
— А должность старшего научного сотрудника ты получишь только у меня!
Мне при этом стало весьма неудобно, так эти слова слышали мои начальники — Л.М. Фишман и В.Л. Артюхов, которые относились ко мне прекрасно.
Планам Андрея Ильича, в том числе и относительно меня с Артюховым, не суждено было сбыться — вскоре он тяжело заболел.
На его похороны пришло много людей. Был там и Г.А. Копейкин, который, как отмечено выше, с Мильским не сработался и с нашего предприятия ушел.
После похорон он неожиданно предложил мне помянуть Андрея Ильича, так как несмотря на весьма жесткий характер Мильского, Копейкин считал его крупной личностью.
В заключение отмечу, что Виктор Александрович Годунов, вице-президент известного в отечественном и мировом судостроении акционерного общества «Транзас», является племянником Андрея Ильича.
Назвав фамилию Годунова, я, естественно, вспомнил, что в течение ряда лет я был заместителем председателя Совета молодых специалистов предприятия, председателями которого последовательно были Сережа Шереметьев, Саша Гремилов, Юра Баглюк, Витя Годунов и Костя Шилов. Мне, кстати, должность председателя по какой-то причине, о которой можно было только догадываться, никогда не предлагали, но она мне, по большому счету, не очень-то и была нужна.
Через много лет В.А. Годунов сильно помог мне, когда я написал толстую книгу и мне надо было «отксерить» тысячи полторы страниц, что при моей зарплате было весьма дорого. Я попросил Витю помочь «отечественной науке», и он разрешил сделать это, дав даже бумагу. Через три года, когда я написал еще одну книгу, сюжет повторился и вновь для меня успешно.
Выше я писал, что начальник нашего отдела Л.М. Фишман ко мне относился очень хорошо. Также он относился и к Артюхову. Вот один из примеров.
В период развитого социализма одним из мероприятий, проходивших в рабочее время, были политзанятия, в которых участвовали не только члены партии. Эти занятия проводились, в основном, весьма оригинально: собиралось 10-15 умных человек, занятых серьезной и ответственной работой, в кабинете начальника отдела, и один из них вслух читал … газету.
Артюхов считал, что это, видимо, и есть одно из проявлений коллективного разума, так как в нормальном уме ни один человек не будет долго читать вслух не интересный ему материал из газеты, а другие — никогда не станут его долго слушать.
Именно это, я думаю, и послужило поводом для создания Артюховым, бессмертного афоризма: «Ворота без забора — абсурд. Большие ворота без забора — Триумфальная арка».
Однако в указанной выше форме занятия проходили не всегда. Когда приходили Гости, назначали докладчиков, которые, подготовившись, должны были не читать, а рассказывать. Подготовка отнимала время, и поэтому такая перспектива никого не радовала.
Однажды Юрий Александрович Барловский — секретарь партбюро отделения — сказал Фишману, что на очередной его семинар придет Генеральный директор О.П. Демченко. Фишман вызвал меня с Артюховым, поведал нам об этом и, назвав тему занятия, сказал, что нам необходимо серьезно подготовиться. Без особой радости мы приняли указание к исполнению.
Через некоторое время к Льву Мойсеевичу снова пришел Ю.А. Барловс- кий и сказал, что визит Демченко отменяется, и будет гость более низкого ранга.
Фишман вызвал нас и сказал Барловскому:
— У меня для каждого уровня зрителей соответствующий уровень актеров. Эти актеры свободны, сейчас вызовем других.
Мы вышли в коридор, и Артюхов, подумававший в то время уйти из отдела, сказал, что от таких Людей не уходят!
С этим переходом, естественно, были связаны не только раздумья, но и кое-какие действия.
Когда под Виктора Александровича Дымента (молодого лауреата Государственной премии, который потом трагически погиб в автомобильной катастрофе) создали отделение человек этак на 500 (!), если не больше, он предложил Фишману возглавить отдел, в который кроме его 100 человек должны были войти еще человек 150 (!). А сколько при этом было проектов! Когда на диспетчерских перечисляли только их названия, то времени уходило немерено.
И в это «смутное» время Артюхов захотел выделиться в самостоятель- ное подразделение. Мы ходили к Дыменту и вели с ним проникновенные и, как нам казалось, конфиденциальные до поры до времени, разговоры.
Это продолжалось сравнительно долго, и в разговорах с Фишманом начали проскакивать какие-то загадочные нотки…
Можно было бы уже и догадаться, что Фишман все знает, так как, естественно, «пристроив» Льву Мойсеевичу кучу работы и море людей, Виктор Александрович не хотел из-за нас осложнять отношения с Фишманом и поэтому держал его в курсе нашей «подпольной» деятельности.
Однажды, возвращаясь с работы домой, в ходе невинного разговора Лев Мойсеевич неожиданно сказал мне, что вообще-то нам бы следовало «всадить нож в спину», но он слишком хорошо к нам относится для того, чтобы это сделать. Поэтому, сказал он, в наших отношениях ничего не изменится, но о самостоятельности забудьте, что мы и сделали.
Мне было весьма неудобно, но когда я пересказал этот разговор Артюхову, он, как всегда мудро, но довольно цинично, сказал: «А как было себя вести? Ведь сначала прописываются на новом месте и только потом выписываются со старого».
В общем, Фишман в этой истории выглядел лучше нас…
Геннадий Иванович Никитин был в свое время секретарем комсомола ЛЭТИ, а затем секретарем Петроградского райкома комсомола. Работая в райкоме, он получил одиннадцать выговоров, один из которых был за изнасилование. Правда, при этом следует отметить, что насилие совершил не он, а один из многотысячного отряда комсомольцев района. В этом, видимо, проявился модный в то время комсомольский лозунг «Ты в ответе за все!»
Потом он решил пойти не по партийной, а по инженерной стезе, и попал в «Аврору». Помня слова песни: «Не расстанусь с комсомолом — буду вечно молодым», он, естественно, понимал, что еще большее омоложение наступит, если не расставаться не только с комсомолом, но и с партией!
Он был делегатом съезда комсомола и двух съездов партии — КПСС и Российской коммунистической партии. Кроме того, он несколько сроков был заместителем секретаря парткома НПО «Аврора».
Последнее мне сильно помогло в жизни. Когда в 1978 году, в связи с желанием моего брата уехать из страны, я попал, мягко говоря, в «деликатную» ситуацию, Геннадий Иванович меня выручил, последовательно решив мой «вопрос» в парткоме, режиме и кадрах, за что я ему всегда буду признателен, так как это был совсем неординарный поступок, особенно для человека, прошедшего указанную выше «школу».
Виктор Николаевич был одной из ключевых личностей в «Авроре». Он неплохо относился ко мне.
Однажды за обедом он рассказал, что его сын вчера успешно защитил диссертацию по теоретической физике. При этом отметил, что когда сыну задали вопрос о практическом внедрении, тот ответил, что раньше, чем через пятьдесят лет его предложение внедрено быть не может. Такой ответ удовлетворил Совет и, похоже, что Виктора Николаевича тоже.
За другим обедом он мне как-то сказал:
— Ваш подход к программированию Нам не нужен!
Когда я поинтересовался, что он имеет ввиду под словом «Нам» - возглавляемое им подразделение, институт в целом, отрасль, страну или мир, он вместо ответа почему-то обиделся.
После того как я попал в упомянутую выше «деликатную» ситуацию, мне стали искать место для перевода «от греха по дальше». Когда я пришел поговорить о возможности перехода к Виктору Николаевичу, он видимо, посчитал, что ему достаточно одного теоретика дома, и второго - на работе — ему не требуется, и поэтому ничего и не предложил.
Однако, «мир не без добрых людей» и то, что не «смог» сделать Виктор Николаевич, осуществил, как отмечено выше, Геннадий Иванович.
После двух лет работы в «Авроре» в 1973 году, имея 17 научных работ и сдав все кандидатские экзамены, я подал документы в аспирантуру нашего предприятия, которую в настоящее время возглавляю.
На приемной комиссии при рассмотрении документов для допуска к вступительным экзаменам, которые мне не надо было сдавать ввиду сдачи более сложных экзаменов, мне в поступлении отказали по причине малого производственного вклада, а быть может, еще по какой-либо причине…
Не могу сказать, что я очень обрадовался результату — удивление и обида захлеснули меня, — ведь шел отбор не в корабельную сдаточную команду, а в аспирантуру! Но начальству, как говорится, виднее.
Как всегда, я все рассказал В.Л. Артюхову. Он сказал, что это, конечно, несправедливо, и если моя последняя цель — поступить в аспирантуру, то этого можно добиться, но если у меня цель в чем-то другом, то лучше «утереться» и продолжать вкалывать на ниве науки. Что я стал делать еще более активно и не могу успокоиться до сих пор. Теперь кажется, что в этом вопросе не успокоюсь никогда.
В 1974 году мы с В. Артюховым и Г. Копейкиным направили доклад на международный симпозиум IFAC по теории автоматов в Риге, которая в то время была, естественно, в составе нашей страны. Разразился скандал.
В Ригу поехал только Гена, работавший в уже в Институте повышения квалификации. С симпозиума он привез материалы, в которых под нашими фамилиями стояло слово из четырех букв, которым я горжусь по сей день - СССР!
Но «машина» была запущена, и она отработала. Меня не уволили, видимо, только потому, что Артюхов, как всегда, повел себя порядочно и взял «удар» на себя. Но строгий выговор за грубое нарушение режима мы получили. Я навсегда запомнил формулировку того приказа Генерального директора: «Товарищи В.Л. Артюхов и А.А. Шалыто, используя личные связи, включили себя в состав докладчиков международного симпозиума…» Когда приказ вышел, многие спрашивали, а в состав ООН мы себя не включили? Но мне в то время было не до шуток, так как многие мне говорили, что я «покойник».
Мы выпутались из этой ситуации по двум причинам. Во-первых, мы ничего не нарушили (как это проверяли, я в подробностях случайно узнал через несколько лет), а во-вторых, приказ был подписан временно испол- няющим обязанности Генерального директора — директором производства Н.А. Горбачевым, и когда из командировки приехал настоящий Генеральный директор — профессор О.П. Демченко, приказ он не отменил, «чтобы другим не повадно было», но и «добивать» нас не стал.
Но я уже остановиться не мог, а Артюхов меня не останавливал, и мы вновь направили доклад на престижную конференцию по проблемам управления, которая проходила в Институте проблем управления в Москве. Конференция была Всесоюзной, и казалось бы, какие сейчас могут быть проблемы?
Как здесь не вспомнить один из законов Л. Дж. Питера: «Если дело кажется простым, то оно скорее всего сложное. Если кажется сложным, то обычно и вовсе невыполнимо».
Когда доклад приняли и пришел пригласительный билет, подписанный академиком В.А. Трапезниковым, Артюхов сказал, что поеду я. Я высказал сомнение, что, может быть, не стоит испытывать судьбу, но Валерий Леонидович не согласился (что было абсолютно правильным), и мы пошли к Фишману визировать командировку. Лев Мойсеевич нас долго отговаривал, так как не хотел, чтобы мы «сломали себе шею». Но Артюхов был непреклонен (видимо, даже его уже достали), и со словами «Как знаете» Фишман завизировал командировку.
Я отдал ее на подпись А.И. Мильскому. Через пару часов его секретарь сказала:
— Командировку Андрей Ильич не подписал, пригласительный билет заберет и поедет сам!
Я пришел с этим к Артюхову, на что мне было сказано, чтобы я не расстраивался, что скоро придет Михаил Михайлович Никитичев, который сейчас на занятиях, ему следует все рассказать, и он, скорее всего, подпишет. Так и произошло, только при этом мне было рекомендовано сказать Мильскому, что командировка подписана.
В этот момент я понял, как прав был Фишман, так как почувствовал в «своей шее хруст». Но отступать было некуда, и я пошел «обрадовать» Андрея Ильича.
Он красиво вышел из этой ситуации, сказав, что, во-первых, он не знал про наш доклад, а во-вторых, что он звонил Трапезникову и вопрос с билетами для руководства «Авроры» решен. Так что встретимся в Москве. Я сразу подумал, что в этой ситуации лучше было бы нам не встречаться.
Но встретились, и весьма для меня оригинально — Мильский и Юнг пришли меня слушать. Не хватало бы еще провалиться с докладом, и я думаю, что мой «конец» в «Авроре» не заставил бы себя долго ждать.
Но все прошло хорошо. Заседание вел И.В. Прангишвили, тематикой которого я занимался, и когда в вопросах на меня стали «нападать», мы вдвоем отбились.
По лицам Мильского и Юнга было видно, что я, похоже, «выжил».
Потом был новый прием в аспирантуру. В 1974 году в стране изменили показатели оценки работы аспирантур и вместо только показателей по приему стали планировать также и показатели по выпуску, в том числе и с защитой.
И вдруг Герой Советского Союза Алексей Иванович Афанасьев, возглавлявший в то время нашу аспирантуру, встретив меня, спрашивает:
— А ты почему в этом году не поступаешь?
Я ему говорю, что уже поступал, и результат известен, а он мне в ответ, что я чего-то не понимаю. «Вот Имярек в прошлом году не поступил и сейчас поступает вновь, а ты почему-то нет», — сказал Алексей Иванович.
— Но ведь он получил двойку, а я три пятерки, так что разница есть. Да и причина, по которой меня не приняли, еще более усугубилась — вместо 17 научных работ стало 23. Кроме того, у меня диссертация почти написана.
На что Алексей Иванович резонно спросил, есть ли у меня диван, под которым я буду хранить, а потом показывать внукам листочки, которые я почему-то называю диссертацией!
Я ответил, что диван у меня есть, но снова подавать документы, проходить партбюро и т.д. с тем же результатом что-то очень не хочется.
На что Алексей Иванович сказал, что, во-первых, прошлогодние документы его устраивают, и следует написать только заявление (вот, оказывается, как все может быть просто), а во-вторых, чтобы не было нового эксцесса, он предварительно поговорит с О.П. Демченко.
Глупо было бы отказаться от этого, и через некоторое время А.И. Афанасьев позвонил мне, чтобы я писал заявление.
На новой приемной комиссии Мильский и Юнг рекомендовали принять меня в аспирантуру, сказав, что с защитой будет особый разговор. После этого Демченко сказал, что если он такой умный и кандидатские экзамены уже сдал, то следует сэкономить Государству деньги и принять его сразу на второй год обучения. На том и порешили.
Справедливость, как это обычно бывает в народных сказках, восторжествовала!
В дальнейшем я решил сэкономить Государству еще больше денег и защитил диссертацию не за три предоставленных мне для обучения в заочной аспирантуре года, а всего за два. Моя досрочная защита еще долгие годы была в нашей аспирантуре единственной и все это время входила в отчеты.
На этом история моего «прихода» в науку заканчивается. Пребывание в ней оказалось еще более трудным, чем попадание в нее, но это уже, как говорится, совсем другая история. Потом приходилось «бороться» не только с людьми, но и c новым общественным строем, который к науке, мягко говоря, не очень благосклонен.
При этом, если при социализме говорили, что появилась новая общность людей — «советский народ», то, я думаю, за эти годы сформировалась новая порода людей, которую я бы назвал «антинаучной». Для ее представителей характерно, что даже будучи очень талантливыми, они, по большому счету, не верят ни в себя, ни в свои Творческие силы, ни в силы их окружающих людей, а готовы только хорошо работать, чтобы хорошо жить, и не более того, а всякие там процессоры, языки и операционные системы, которые придумывать и создавать, особенно в наших условиях, весьма рискованно и трудно, они купят, продав газ и нефть! И в конце концов, как говорил в начале перестройки А.Е. Бовин, превратят страну «в Занзибар с ракетами», правда, к тому времени, весьма уже старыми!
Об Артюхове — самом близком мне в то время человеке — не пишу, так как, во-первых, собрал его мысли, приведенные в настоящем сайте, во-вторых, как мне кажется, он хорошо «виден» из предыдущих заметок о других Людях, и, наконец, про него следует написать отдельно и много!
6 февраля 2004